Ратлидж снова вспомнил Присциллу Коннот.

Была ли Марианна Элизабет Трент еще одним бременем на совести священника? Или он предпочел передать фотографию через нее, не указав имени подлинного получателя?

— Может быть, мисс Трент знает эту персону. И сможет донести тяжелую весть как можно бережнее. В обстоятельствах более подходящих. Значит, этой фотографии не оказалось на месте? — спросил он.

— Блевинс, наверное, сказал вам, что из стола было вывернуто содержимое. Миссис Уайнер, бедняжка, пыталась потом разложить все по своим местам. Она говорила, что не видела там никакой фотографии, тем более в рамке. Я сам потом проверял. Может быть, он не успел положить ее туда. В доме есть много фотографий, но мы не знаем, какую именно он имел в виду, и миссис Уайнер он никогда не говорил о ней. Я еще не связался с мисс Трент, поскольку положение затруднительно, ведь передать ей теперь фотографию невозможно.

— Может быть, она знает, какую фотографию он имел в виду?

— Я думал об этом. Но у нас пока есть время, завещание еще официально не прошло апробацию. — Адвокат положил листы обратно в стол.

Хэмиш повторил то, что раньше сказал Ратлидж: «Он не мог предвидеть столь раннюю смерть».

Что было правдой. Могли пройти годы, прежде чем завещание было бы оглашено.

«Может быть, фотография предназначалась для ребенка? — спросил Хэмиш, следуя мыслям Ратлиджа. — И он слишком мал, чтобы узнать, кто его мать или отец».

— Если фотография обнаружится, вы оставите для меня сообщение в отеле Остерли? — попросил Ратлидж. — Пока это не играет роли в расследовании, которое ведет Блевинс. Но кто знает?

— Счастлив буду вас уведомить. — Гиффорд сделал пометку в маленькой записной книжке в кожаном переплете.

— Вы хорошо знали отца Джеймса? — спросил Ратлидж.

— Он был обычным человеком, и очень уважаемым. Никогда не старался подавить и смутить человека своим белым воротничком, не выпячивал сана священника. Я видел однажды, как он, лежа на полу с дюжиной ребятишек, читает им книгу. Меня в нем восхищало чувство достоинства. Он был хорошим игроком в теннис и обладал неплохим чувством юмора, талантом убеждения и проникновенным голосом. — Адвокат усмехнулся. — Это редкий дар, если бы я имел такой, то давно стал бы барристером. Иногда мы обедали втроем — я, отец Джеймс и викарий, мистер Симс. Я потерял жену в 1915-м, — в голосе Гиффорда просквозила печаль, — а вдовец с адвокатской практикой хорош для любой компании, особенно если надо выдать замуж родственницу.

Ратлидж рассмеялся. Он сам был представлен большинству сестер своих друзей, пока не обручился. Правда, Джин позднее намекнула, что он недостаточно хорошая партия. Даже для самой засидевшейся старой девы.

Гиффорд приподнялся, показывая, что время визита кончилось.

Но Ратлидж не собирался пока уходить.

— Есть еще одно дело. Вы были нотариусом Герберта Бейкера и его семьи?

Гиффорд удивился:

— Господи, а вы откуда знали Герберта Бейкера?

— Я его не знал. Но он умер, а вскоре был убит отец Джеймс, и я хотел бы узнать о его завещании.

— Не думаю, что отец Джеймс был свидетелем завещания.

— Нет, но от доктора Стивенсона я узнал, что он приходил исповедать Герберта перед смертью. Что вы все-таки можете сказать о содержании его завещания?

— Ничего необычного. Там не было денег, но он владел домом, который когда-то принадлежал родителям его жены. И вполне естественно, что он оставил его старшему сыну, Мартину, с условием, что его младшие брат Дик и сестра Эллен останутся там до своего вступления в брак. Дик был ранен и недавно вернулся из госпиталя, у него еще не до конца зажила рана на плече. А Эллен поздний ребенок.

— Все трое были детьми Бейкера?

— Да, иное трудно представить. Эллен — копия матери, а оба сына похожи на Герберта. И рост, и фигура, и оба левши, как отец. С какой стати вы засомневались?

— Я не сомневался. Хотел знать, какие скелеты хранились в шкафу Герберта Бейкера.

Адвокат снова улыбнулся:

— Если бы вы знали Герберта Бейкера, то понимали бы, что у него не могло быть скелетов в шкафу. Он работал шестнадцать лет звонарем у Святой Троицы и всю жизнь честно трудился, пока не заболел, у него не было времени на женщин, вино и песни. Преданный отец и очень честный человек, — улыбка стала шире, — если хотите, он вел скучную жизнь, как все жители в Остерли.

— Значит, не было тяжкого груза на его совести?

— Единственное, что когда-нибудь волновало Герберта Бейкера, — это болезнь его жены. Она была безнадежно больна, а когда обратилась к доктору, было поздно. Но он все-таки послал ее в Лондон. Туберкулез в последней стадии, который не подлежал лечению. — Гиффорд пожал плечами. — Она была из тех женщин, которые никогда не обращаются к докторам, только при родах, никогда не жалуются, сами о себе заботятся, лечатся своими средствами и умирают безмолвно, не принося никому хлопот, стесняясь, что могут обременить окружающих. Санаторий продлил ее жизнь на два года, и, конечно, никто в семье не пожалел о потраченных на это средствах.

— Санатории дороги. Где такой бедняк нашел деньги?

— Мое мнение — благотворительность. И раньше бывали такие случаи. За три года до этого другой женщине срочно понадобилась операция, и ее наниматель оплатил львиную долю расходов. Благотворитель действовал анонимно, через меня, и она ни о чем не догадалась, была уверена, что все оплатила сама.

— Вы мне очень помогли. И последний вопрос. Оба сына Бейкера воевали?

— Мартин был демобилизован по семейным обстоятельствам, когда здоровье отца ухудшилось, Эллен не могла справиться одна. А Дик был ранен, как я уже говорил. Но рапорты свидетельствовали, что оба честно выполнили свой долг.

Рапорты. Ратлидж знал, как типична эта фраза в военных рапортах, ею прикрывалось все — когда офицер знал слишком мало или, наоборот, слишком много о своем солдате.

Выполнил свой долг… Иногда эти слова покрывали множество грехов. А что, если Герберт Бейкер молил о прощении за сына перед смертью?

Ратлидж покинул контору адвоката и направился было к гостинице, как вдруг рядом с ним остановился огромный автомобиль с шофером в форменной одежде. С заднего сиденья улыбался лорд Седжвик:

— Вы уже обедали?

— Доброе утро. Нет, рановато, пожалуй, для обеда.

Было только одиннадцать тридцать.

— Тогда поедем ко мне пообедаем. А потом Эванс отвезет вас обратно. Мой сын вернулся в Йоркшир, и будь я проклят, если вынесу еще один обед в одиночестве. А миссис Барнет, — он изобразил сожаление, — отошлет меня, если я заявлюсь без предупреждения второй раз за неделю. Или вы уже договорились с ней на сегодня?

Ратлидж не договаривался.