Я поворачиваюсь к притихшему углу.

– Если Моргана не против пойти со старушкой вроде меня, с которой точно придется весь вечер скучать… – Глаза Морганы и Лауры не только вернулись в орбиты, но и сияют, точно неоновая вывеска. На которой, в частности, значится:

«ПРОСТИ, ЧТО МЫ В ТЕБЕ СОМНЕВАЛИСЬ, ТЫ ГЕНИЙ, ТЫ НАША БОГИНЯ, ОДИН ТВОЙ ЗНАК – И МЫ СДЕЛАЕМ ВСЕ, ЧТО ЗАХОЧЕШЬ».

Слишком длинная вывеска.

Перебарщиваете.

Мне только что удалось убедить недоверчивую представительницу среднего класса отпустить свою дочь на ночь в клуб с репутацией хуже некуда вместе с совершенно незнакомым человеком неизвестного рода занятий, который на двадцать лет старше ее дочери и выглядит как персонаж Тима Бертона.

Ладно, чего уж там.

– Что ж, тогда жду тебя у себя в девять. И, пожалуйста, не опаздывай. Помни, что для меня это не развлечение, а профессиональный долг. – Прощаюсь с хозяйкой дома, незаметно подмигиваю девочкам, которые с трудом сдерживаются, чтобы не завопить от радости, и откланиваюсь.

Моргана догоняет меня на лестничной площадке под официальным предлогом поблагодарить.

– Ты пожертвовала собой ради меня! – шепотом восклицает она, чтобы мама не услышала. – Спасибо, спасибо, спасибо! Ничего, что ты потратишь на меня свой субботний вечер?

– Малышка, ты не поняла. Я, скорее всего, смогла бы убедить твою маму отпустить тебя и одну. Дело в том, что в одиночку в эту чертову дыру я бы тебя сама не пустила.

Добравшись до своей квартиры, звоню Риккардо.

– Пока не забыла, если у тебя на вечер субботы есть какие-то планы на двоих, перенеси их, потому что я занята.

– У тебя любовник? А нельзя поехать к нему в будни? – шутит он. – Хорошо, а серьезно, чем ты собираешься заняться?

– Ты не поверишь, – вздыхаю я.

Мой пересказ Риккардо слушает с любопытством и добродушным поддразниванием. Смейся, смейся. На самом деле ты бы аплодировать мне должен. Разве это не героический поступок – спасти невинную пятнадцатилетнюю девушку от родительского удушения? Я же настоящая поборница свободы, вот кто.

Теперь уже и я смеюсь.

А на самом деле я думаю, как все бы изменилось, если бы кто-нибудь тогда сделал для меня то же, что я только что сделала для Морганы. Пусть я признаю это без особой охоты, но именно эта дурацкая мысль пульсирует в голове с того момента, как я нажала кнопку в лифте. Вряд ли я приняла бы чью-то помощь, это понятно. Тем более какой-то чудаковатой тёти, слишком старой, чтобы одеваться так же, как я, и слишком странной, чтобы я продолжала верить, что взросление – это выход. Да и потом, будем откровенны. С моей семьей не хватило бы одной Вани тридцати четырех лет. Тут понадобилась бы целая, чтоб ее, армия, состоящая из одних Жанн д’Арк в черных плащах.

Прощаюсь с Риккардо и иду загружать стиральную машинку.

6 января 1996 года.

Квартира семьи Сарка: три спальни, жаловаться не на что, хвалить особо тоже, на пятом этаже скромного, но удобного многоэтажного дома в квартале Реджо Парко. В гостиной новогодняя елка с облезлыми, купленными еще десять лет назад гирляндами и навершием из огоньков, которые скоро уберут обратно на еще одиннадцать месяцев. На столе и на полу виднеются обрывки подарочной бумаги, бокалы с остатками просекко, скорлупки от фисташек: следы пребывания небольшой толпы родственников, которые все еще там, сидят за столом в кругу семьи за последним праздничным обедом этих рождественских каникул. Дедушка, бабушка, мама, папа и две девочки.

Одной тринадцать лет, и она кажется миниатюрной живой копией эльфийской королевы Галадриэль. Шелковистые золотые локоны, небесно-голубые глаза, черты лица такие, что какой-нибудь живописец шестнадцатого века с ума бы сошел от счастья. Бабушка с дедушкой с обожанием улыбаются ей. Время от времени она поправляет сережки из муранского стекла, которые только что нашла в своем праздничном чулке.

Они разных оттенков синего, чтобы подчеркнуть цвет глаз.

– Передашь мне пюре, Вани? – просит бабушка.

Второй девочке пятнадцать лет. Она тоже блондинка, но волосы немного темнее, чем у сестры, хотя на фоне черного свитера и они белеют ярко. Сережек у нее нет. Зато на ближайшей к ней полке, среди оберточной бумаги лежит новейший словарь латыни.

Только эти двое тормозов могли, даже не потрудившись пошевелить мозгами, подарить ей словарь латыни, хотя у нее уж точно был такой еще с начала средней школы.

Хотя какое ей до этого дело.

– Вани? Будь добра, ответь бабушке, – вмешивается ее мать. – Когда тебя кто-то о чем-то просит, будь любезна это делать, спасибо. И еще, знаешь, если ты примешь участие в общей беседе или удостоишь нас улыбки – никто не умрет, вообще-то.

Вани качает головой и передает блюдо, стоявшее у ее локтя. Бабушка берет его, усиленно улыбаясь, будто показывая, как это делается.

– На английском картофельное пюре будет mashed potatoes, – гордо объявляет Лара, девочка помладше. Стол тут же взрывается одобрительными возгласами и похвалой. Лара довольно улыбается. – Завтра контрольная по английскому, – вздохнув, поясняет она. – Будем надеяться на лучшее! В последний раз все прошло… э-э-э… не очень. Но завтра должно быть хорошо, потому что теперь учителю я нравлюсь.

– Как же ты можешь кому-то не нравиться, ангелочек мой? – восклицает бабушка, обеими руками обхватывая маленькое личико.

– До каникул у нас было что-то вроде чтения по ролям, так называется, да? И мы зачитывали вслух отрывки из Шекспира, – объясняет Лаура. Вани знакома с учителем английского Лары. Она сама училась в той же школе до прошлого года. Старый дурак Полотти в самом деле любит такое устраивать. Остановить учебный процесс, расставить почти подростков с ломающимися голосами бормотать стихи, которые они не понимают, – и все лишь бы к урокам не готовиться. – И мне досталась роль Джульетты! – ликующе заключает Лара.

– Какая ты умничка! – радуется бабушка. – Разве твоя сестра не молодчина, а, Вани?

Какой кошмар.

– Просто сокровище, – двусмысленно отвечает Вани, но так, чтобы бабушка иронии не заметила.

Зато Лара, разумеется, замечает.

– Вани не нравится говорить о Ромео и Джульетте, – огорченно-злорадным тоном сообщает она, потому что Лара тоже чемпион по двусмысленностям. – Ее только что бросил парень.

Впервые за весь вечер бесстрастная маска на лице Вани сменяется эмоциями, и она прожигает Лару яростным взглядом. Сестра отвечает ей тем же, и Вани вынуждена признать то мастерство, с каким она удерживает при этом сочувственное выражение лица. Сейчас, конечно, нет времени на игры в гляделки с этой овцой, потому что весь стол уже разразился сочувственными ахами и охами.