— Вон, на втором этаже его квартира. У Яши были золотые руки, и жили они отдельно от его туловища. Плохо только, что и голова у него начала жить самостоятельно. Это заявляю вам не я — так выразился милицейский доктор, который составлял заключение о его смерти. Они решили, что в ту ночь Яша выпил много снотворного и оттого под чайником забыл выключить газ. И тот газ потом навеки выключил Яшу. Да не смотрите вы на меня так криво. Яша всегда хорошо зарабатывал и плевал на свою вшивую пенсию, однако экономить газ и домовую электрику никогда не забывал. Не то воспитание. И потом, этот любитель поспать мог же весь двор взорвать газом! — возмущенно заключила она, но, заметив живой интерес собеседника, охотно продолжила: — А после вскрытия Яши нам сказали, что у него внутри оказалось столько клофелина, что его хватило бы, наверное, не только на весь наш двор, а и еще немножко Берте Исааковне из дома напротив.

— Ясно, — кивнул головой Виталий и снова спросил старушку: — Скажите, пожалуйста, а какого числа он умер? Это для нас очень важно.

— Так двадцатого июня его похоронили, а скончался он восемнадцатого.

«Восемнадцатого июня, — тут же автоматически прокрутил в уме Заборский. — Выходит, это было еще до того, как Беляков купил у Реваза пектораль, а значит, Яков Матвеевич Ракошиц к этому делу никакого отношения не имеет. Слава богу, хоть тут обошлось без этого древнего проклятия. Жаль, конечно, что не довелось встретиться с ювелиром, да и Беляков наверняка расстроится, узнав о смерти старика. Ну что ж, по всей видимости, выходы на Антиквара теперь придется искать в другом месте».

Прежде чем попрощаться с колоритной старушкой из харьковско-одесского дворика, он задал еще один вопрос:

— Скажите, а у Якова Матвеевича семья осталась или он ее не держал?

— Да какие вы спрашиваете вопросы, — ворчливо произнесла собеседница. — Семья?! Розочка, его покойная жена, это такая была красавица, что приходили на нее смотреть даже с оперного театра. Но Бог всего без меры не дает, и она умерла еще в девяносто седьмом от обширного инфаркта. Шо тут удивляться, живя с Яшей, можно было заиметь не только инфаркт, но и чесотку! А детей у них сроду не было. Из всех родных есть только один племянник, Миша Слуцкер. Кстати, он живет тут недалеко, первый дом в конце улицы, если уж вам так надо. Я вижу уже, что надо. Тогда найдете сразу, там не дом — чистый дворец. Но только вряд ли от Миши вы получите удовольствие. Даже Яша не мог его слышать, потому как не мог его и видеть. Он сюда редко заходил, хотя как-то перед похоронами Яша его пару раз приглашал на свой обед.

Услышав это, Заборский вопросительно посмотрел на Яшину соседку, и она его немой вопрос поняла.

— Нет, юноша! — воскликнула старушка, вскинув вверх руку. — Если вы вдруг думаете, что это Миша мог пожелать плохо Яше, то сразу выкиньте все это из своей больной головы. Да, оба они с характером, и Миша Яшиных гешефтов никогда не одобрял, но, в конце концов, они любили друг друга. Мише, слава богу, с самого детства перепадал от Яши хороший кусочек, а Яша имел копейку во все времена, какими бы они ни были. На эту копейку Миша прилично выучился и стал на ноги. Чтоб вы знали, Миша стал такой известный бизнесмен, что даже начал немножко стесняться Яши. А какие похороны он ему устроил, какой накрыл богатый стол… Сам главный раввин города отпевал нашего Яшу.

Старушка не умолкала. Было видно, что она готова говорить на эту тему еще пару часов как минимум.

— Яша оставил племяннику все, что у него было. Хотя Мише его наследство что торба без ручки. После похорон он сюда только один раз зашел. Наша комната рядом, и мой покойный третий муж Соломон — а он был известнейшим в городе пианистом — не раз говорил Яше, что его клиенты своим расхристанным видом мешают ему сосредоточиться на композиторе Рахманинове и если…

В общем, рассказ шел по нарастающей, и Виталий отчетливо понял, что если сейчас он не прервет этот поток откровений, то останется здесь еще минимум на пару часов.

Сославшись на срочные дела и пообещав при случае разыскать неуловимого Барановского, Заборский тепло попрощался со старушкой и, выйдя на уличный простор, с облегчением закурил. Ему в этом городе оставалось только одно дело — наведаться к матери погибшего археолога Реваза Мачивариани. Настроение у Заборского было на нуле. К сожалению, как и предыдущий его приезд, этот визит получался малопродуктивным.

Он выкурил сигарету, немного постоял в раздумье и позвонил Кларе Иосифовне. Та снова не отозвалась. Наверное, не вернулась еще из своего похода по магазинам, а быть может, и вообще уехала.

Чтобы убить время, Виталий все же решил зайти к племяннику ювелира Мише Слуцкеру, тем более что это было совсем рядом.

Огромный трехэтажный особняк из красного кирпича с вычурными башенками, разместившийся на пересечении двух соседних улиц, действительно нельзя было не заметить. Несколько иномарок, припаркованных вдоль высокого кованого забора, уютная беседка в саду за домом и хозяйственные постройки в глубине двора говорили о том, что в этом доме органично совмещаются офис и жилье. Изящная бронзовая табличка с лаконичной надписью «Зубопротезная мастерская “Мост”» служила тому подтверждением.

Перед тем как нажать холодную кнопку звонка, Заборский принял серьезный вид. Вопреки его ожиданиям, никаких объяснений визита не потребовалось. Раздался резкий металлический щелчок, калитка отворилась, и Виталий ступил на дорожку, вымощенную дорогой тротуарной плиткой.

— Итак, что вы хотели узнать о Якове Матвеевиче? Моя помощница решила, что вы представитель фирмы, поставляющей нам материалы, а вы, как я уже понял, пришли совсем по иному вопросу, не так ли?

Перед Заборским сидел плотный, среднего роста мужчина лет пятидесяти в белом халате, наброшенном поверх дорогого твидового костюма. Ни манерой поведения, ни своим внешним видом он ничуть не напоминал обитателей двора своего покойного дядюшки. Единственное, что сразу же бросалось в глаза и вызывало постоянное желание улыбаться, — это его волосы. Михаил Семенович Слуцкер был ослепительно рыж и очень кудряв. Казалось, красноватые кудряшки не знали на его теле границ: начинаясь на голове, они плавно переходили на шею, грудь и спину. И хотя видеть их под одеждой Слуцкера Виталий не мог, богатое журналистское воображение легко дорисовало сию живописно картину. Лишь глаза Миши, Михаила Семеновича, даже сквозь массивные, слегка притемненные очки-хамелеоны ярко мерцали контрастным изумрудным огнем.

К журналистскому удостоверению и рассказу о съемке репортажа, посвященного ювелиру Якову Матвеевичу Ракошицу, как и о его предполагаемой помощи старому другу в одном из щекотливых дел, Михаил Семенович отнесся равнодушно и смотрел на журналиста с плохо скрываемым подозрением.

— Я уже в курсе, что вы были у дома моего покойного дяди и что его соседка Елена Ароновна наговорила вам много всякой ерунды. И Степана Степановича Белякова — как вы говорите, старинного друга моего дяди — я не знаю и, простите, знать не хочу. Но раз уж вы здесь, пожалуй, отвечу на ваши вопросы. Примерно полчаса для вас у меня найдется. Да, — он заглянул в лежавшую на столе визитку, — Виталий Григорьевич, на мой взгляд, вам следует обратиться к дантисту. Когда вы представлялись, я заметил, что у вас существуют проблемы с левой «пятерочкой». Не затягивайте… Это я вам как специалист говорю.