Была задета честь всей банды. А такие обиды не прощаются. Они смываются. Кровью.

Ночью у пожарной части собралось человек тридцать хулиганов, которые незамедлительно приступили к штурму. Как осаждавшие, так и осажденные прибегли к огнестрельному оружию. Штурм был отбит при потерях с обеих сторон. Кроме того, были разбиты ворота пожарной части, повреждена одна пожарная труба и угнана одна пожарная лошадь.

Градоначальник был вне себя от бешенства. Пристав первого участка Петербургской части был отправлен в отставку без прошения, полицмейстера четвертого отделения предупредили о неполном его служебном соответствии.

Возмездие последовало незамедлительно. На Петербургскую были переброшены две пешие полицейские роты, два отделения конно-полицейской стражи, половина сыскной части. Классные и нижние чины местных полицейских участков были переведены на казарменное положение. На хулиганов началась настоящая охота.

Люди в фуражках-московках, красных рубашках, при кашне и в брюках, заправленных в высокие сапоги, один вид которых заставлял обывателей держаться подальше, в те дни прятались во все возможные щели, многие из них, отказавшись от хулиганского наряда, предпочли на время скрыться из города. Те, кого удавалось схватить, беспощадно избивались и препровождались в сыскное, а оттуда либо попадали в ДОПр, либо развозились по арестантским помещениям при полицейских частях.

Розыском непосредственных участников нападения занимались Кунцевич и его люди.

Когда дежурный городовой ввел в кабинет Мечислава Николаевича одного из потерпевших, сыщик сразу же обратил внимание на костюм пожарного.

Молодой человек приятной для дам наружности был одет в пиджак отличного английского твида, стоивший не менее его трехмесячного жалованья.

Подробно опросив пожарного о нападении, коллежский секретарь дал ему на подпись протокол, а потом поинтересовался:

– Какой костюмчик приятный иметь изволите. Где покупали?

Парень широко улыбнулся:

– Не покупал, барышня одна знакомая подарила. Влюблена в меня, как кошка!

– Вот как? Какой вы везунчик. Что, в Гостиный с ней ходили, обновку покупать?

– Нет. Сурприз она мне сделала. Я к ней как-то пришел, а она: на, мол, Никита, примерь пиджачок, в самую пору небось тебе.

– Так откуда он у нее? – едва сдерживаясь, спросил Кунцевич.

Парень пожал плечами:

– Откудова мне знать! Небось хахаль какой оставил. Я же говорю – она у меня, как кошка, до мужиков охоча. Но я без претензиев – у самого она не одна, да и накормит-напоит всегда, когда я к ей в гости прихожу.

– Давно она вам этот презент сделала?

– В конце весны.

– Понятно. Вы в этом пиджаке в битве участвовали?

– Нет, конечно! Я в служебной одеже в ту пору был, пиджак-то я берегу, только на праздник надеваю или, как теперь, когда к начальству явиться надо.

Оказалось, что любвеобильная подруга пожарного живет на Газовой улице. За барышней Кунцевич послал сыскного надзирателя Гаврилова, а сам, изъяв, невзирая на мольбы, пиджак у пожарного, пошел с ним к Рогалеву.

Фотограф сначала сфотографировал пиджак в нескольких ракурсах, потом безжалостно разрезал его на несколько частей, растянул каждую из них на раме, крепко зажал и, направив на раму дуговую лампу, сфотографировал через желтый светофильтр на ортохроматические пластинки.

– Вот она, кровушка-то! – торжественно сообщил он Кунцевичу, выходя из лаборатории со свежеотпечатанными карточками в руках.

Взяв порезанный пиджак, на котором мелом были обведены места, где фотопластинки уловили следы крови, коллежский секретарь поехал в городскую лабораторию.

На этот раз исследовать одежду на предмет наличия на ней следов крови там согласились.

Правин вырезал обведенные куски, разрезал их на мелкие части, прокипятил в дистиллированной воде, жидкость профильтровал и выпарил.

– Сейчас мы этот порошочек подвергнем реакции Стржижовского! – сказал химик, тряся колбой, на самом дне которой осело несколько бурых кристаллов.

Правин высыпал содержимое колбы на стекло, закрыл его другим стеклышком, затем пипеткой набрал из четырех баночек жидкостей разного цвета и слил их в одну колбу. Взболтав ее содержимое, он пипеткой же капнул несколько капель раствора под стекло и стал нагревать его на огне спиртовки.

– Вот-с, полюбуйтесь! – подозвал Правин Кунцевича через несколько секунд.

Тот подошел, и увидел на стекле несколько кристаллов черного цвета.

– Что это значит? – спросил Мечислав Николаевич.

– Это значит, что данный предмет одеяния когда-то был обильно орошен кровью, которую впоследствии кто-то тщательно замыл с использованием щелочи. Заключение завтра будет готово.

– А чья кровь, человечья?

Правин посмотрел на коллежского секретаря поверх очков:

– Для ответа на этот вопрос мне надобно не менее трех кроликов. Средств на приобретение животных для опытов мне не выделяют…

– Я куплю! – сказал Кунцевич.

Подруге пожарного на вид было лет двадцать пять. У девушки были смазливая мордашка, курносый носик, огромных размером грудь и белоснежные зубы.

– Ну, Домна Петровна, – Кунцевич вертел в руках паспорт горничной, – расскажите мне, откуда у вас взялся пиджачок, который вы презентовали вашему воздыхателю господину Остропятову?

– Кому?

– Никите Дмитриевичу.

– Вот те на! Стало быть, Никиткина фамилия Остропятов? – Барышня улыбнулась. – Так забыл кто-то из моих друзей. А что? Я женщина незамужняя, все права имею!

– И как хозяева ваши к визитам ваших приятелей относятся?

– Дык мы господ не беспокоим – барыня с детишками с начала мая на даче, а барин тока в присутственные дни дома ночует, а по праздникам к семейству уезжает. Ну кавалеры ко мне по праздникам и приходют.

– Бузина тоже в праздник пришел?

– Как вы сказать изволили, ваше благородие? Какая бузина?

– Павел Андреевич Астанин. Знаешь такого?

– Не имела чести.

– Вот те раз! А он говорит, что семь лет назад любовь была у вас.

– Ох, милостивый государь, столько я на своем веку любви испытала, что уж всю-то и не припомню.

– Да век-то вроде ваш не так уж и долог, а? Всего-то 68-го года и будете?

– А вот такая я, до любви охочая!

Барышня улыбнулась, обнажив жемчужные зубки, откинулась на стуле, расправила плечи и положила ногу на ногу.

Кунцевич тоже облокотился на спинку стула и скрестил руки на груди:

– Хороша, ничего не скажешь. Жаль, коли такая красота на каторгу-то попадет.