– Тю… Пугать изволите? – Упоминание мест отдаленных Домну Петровну ничуть не смутило.

Мечислав Николаевич открыл ящик стола, покопался в нем немного и вытащил на свет божий прямоугольный кусок картона.

– Вот, госпожа Кулачкова, билет на беспересадочный поезд Киев – Санкт-Петербург. На этом поезде я третьего дня привез твоего дружка. Он два дня запирался, а сегодня не сдюжил и все нам рассказал. Все, понимаешь? – в голосе сыскного чиновника зазвенел металл. – Как коллегу своего резал, как в крови испачкался, как к тебе пришел, как ты его приютила, как утром новую одежонку ему справила. Ну? Ты кем хочешь по делу идти – соучастницей или свидетельницей? Говори!

Жемчужные зубки горничной начали отбивать дробь:

– Я не знала ничего, не знала! Он сказал, что подрался…

Велев горничной ждать в коридоре, чиновник для поручений вызвал к себе Гаврилова.

– Барышню в кордегардию определите, пусть посидит до завтра, пока ее следователь формально не допросит. А вы берите Кислова и дуйте на Петербургскую. Сначала зайдете в магазин готового платья Линчевского, на Большом, знаете? – начал инструктировать подчиненного Кунцевич.

– Знаю, нумер 47.

– Спросите Линчевского, помнит ли он, как пятнадцатого минувшего мая продавал пиджак и сорочку госпоже Кулачковой. Если припомнит – запишите его показания и велите завтра явиться к следователю. Как с Линчевским покончите, разыщите Ногу и волоките к нам. По дороге и здесь навешайте ему хорошенько и требуйте признаться в нападении на пожарных.

– Дык Нога же «рощинский»! – Гаврилова так удивило задание, что он даже позволил себе перебить начальство.

– Не перебивайте! – одернул Мечислав Николаевич сыскного надзирателя. – А то я сам не знаю! Раз говорю, значит, извольте исполнять. И придумайте ему обвинение пооригинальнее, такое, чтобы у него ум за разум зашел. Поняли?

– Точно так-с.

– Тогда вот вам рубль на извозчиков и вперед!

– Слушаюсь! – Гаврилов щелкнул каблуками и был таков.

Коллежский секретарь посмотрел на часы и отправился домой – обедать.

– Вы скажите им, ваше благородие, скажите, чтобы напраслину не смели на меня возводить! – Нога хлюпал разбитым носом. – Разве Гаврилов не знает, что я из другой колоды? Да я с «гайдой» на одном поле не сяду, а он говорит, что я вместе с ними на дело ходил!

– Раз говорит, значит, имеет на то веские основания. Потерпевшие тебя узнали по карточке. – Кунцевич сыто икнул. – Пардон.

– Какие потерпевшие? Где эти потерпевшие? Покажите мне их! Пусть в глаза, в глаза мне скажут!

– Время придет, покажем, не переживай.

– А лошадь? Какая лошадь, ваше высокоблагородие?

– Лошадь? – Сыскной чиновник секунду соображал. – Ну да. Ты зачем лошадь угнал?

– Да о чем вы, ваше превосходительство! Да я лошадей с детства боюсь! Я даже на извозчиках не езжу!

– А свидетели иное говорят. Вот-с. – Мечислав Николаевич вынул из ящика стола какой-то старый протокол и, делая вид, что читает, продекламировал: – «А после этого сел верхом на обозную лошадь и умчался в ночную тьму». Свидетели, братец, врать не будут.

Нога наконец сообразил:

– Издеваться изволите?

– Изволю, – не стал спорить Кунцевич, – только вы первые начали.

– Я?! – в голосе апаша звучало неподдельное изумление. – Когда?

– Ну не ты, а дружок твой, Остров. Взял на себя чужой грех и думает, что это ему с рук сойдет.

– Ну так и спрашивайте с Острова, ко мне какие претензии?!

Коллежский секретарь наклонился в сторону Кольки и рявкнул:

– С кого мне спрашивать, я сам буду решать! И решение у меня такое: Остров набедокурил, а Нога ответит. Сейчас градоначальник пачками дела о выдворении вашего брата из столицы подписывает[42], завтра и тебя вышлет этапным порядком, годика на два-три.

– За что?

– Формально – за угон казенной лошади, а на самом деле – за твое упрямство.

– Да за какое упрямство! – простонал Нога.

– Эх, надоел ты мне, Колька, хуже горькой редьки надоел! Слушай, повторять я не буду. Сейчас я тебя отправлю на Шпалерную и помещу в одну камеру с Аксеновым. Завтра утром он должен попроситься на допрос к следователю. На допросе Васька должен сознаться, что убийства бухгалтера Горянского он не совершал, что оговорил себя по просьбе настоящего убийцы – Пашки Астанина – Бузины. Если он этого не сделает, то он «грева» лишится, а ты по этапу пойдешь. Если сознается и все подробно под протокол расскажет – я про твои ковбойские замашки забуду, а Васька как «грелся», так и будет, слово даю. Все понял?

– Да! То есть нет. Про какие замашки вы изволили сказать?

– Чего? А! Ты разве в школу не ходил?

– Ходил мимо.

– Оно и видно. Ковбои – это такие северо-американские пастухи. Очень лошадей любят.

После того как Аксенов поставил под протоколом свою корявую подпись, Амбросимов положил документ в папку и посмотрел на Кунцевича:

– Ну вот, другое дело! И свидетели, и вещественные доказательства, и экспертизы! Теперь он у нас не отвертится!

– Постановленьице на привод обвиняемого когда можно будет получить? – спросил коллежский секретарь.

– Да прямо сейчас! Сергей Андреевич, – обратился следователь к письмоводителю, – приготовьте постановление, будьте любезны.

– Слушаюсь, – ответил младший кандидат[43] и задолбил по клавишам «Ундервуда».

– Кого в Киев пошлете? – поинтересовался Амбросимов.

– Сам поеду, – ответил коллежский секретарь, внимательно следя за движением пальцев машиниста.

Какая-то пышная дама долго не решалась сойти по лестнице на дебаркадер, несмотря на то что ей в помощь тянули руки и обер-кондуктор, и сопровождавший даму тщедушный господинчик. Поэтому, когда сыскному чиновнику наконец-то удалось выйти на перрон, Гаврилов и Кислов, ехавшие в третьем классе, уже успели подрядить для него извозчика.

– Отвезете мой багаж в гостиницу «Лион», Фундуклеевская, пять, возьмете мне номер, сами остановитесь в меблирашках по соседству – в первом нумере по этой же улице, сидите и ждите меня или моей записки. Не пить! Понятно?