о новом необычайном «завоевании прекрасной науки». Попов невольно приостановился. Офицер говорил:

— Если какой-нибудь лагерь или город в осаде — как поддерживать с ним сообщение? Гонцы перехватываются, проволочный телеграф перерезан. Ученые люди много думали над этим: какое бы изобрести новое средство? Один англичанин предложил даже снарядить особые ядра с прочной камерой внутри, начинять их корреспонденцией и палить ими из пушек по месту назначения. — Офицер снисходительно улыбнулся, подчеркивая всю абсурдность такого проекта. — Но теперь найдено верное средство с помощью победоносной техники! — воскликнул он патетически, делая жест в сторону воздушного шара. — Новейший способ связи.

Представьте. На воздушном шаре поднимают большую люстру из восемнадцати эдисоновских ламп в красных колпачках. Шар соединен проводами с динамо-машиной на земле. Отправитель сигналов находится в корзине шара и то зажигает, то тушит лампочки. По особой азбуке Морзе. Короткое свечение — точка, продолжительное свечение — тире. Так идет телеграфный разговор на расстоянии. По воздуху. Без проводов. Опыт таких переговоров производился уже у нас. Между Петербургом и Пулковом. Пятнадцать верст.

— Телеграф нового времени! Наука приносит нам свои благодеяния! — восклицал рассказчик.

Попов резко повернулся и быстро зашагал прочь по дорожке. Казалось, он бежал от этих пышных, пустых слов, от этих зазывных обещаний. И зто в век, когда наука открыла действительно новую страницу! Когда у него там, в Минном классе…

Он бежал от нахлынувших мыслей.

Возле павильона сельского хозяйства пришлось приостановиться. Раскрылись двери павильона, где только что закончилась лекция «О физиологии растений» профессора Московского университета Тимирязева, и толпа восторженных слушателей, все больше молодежи, почти вынесла на руках долговязого, с козлиной бородкой лектора. Тот беспомощно отмахивался, улыбаясь, и глаза его улыбались так же молодо, задорно, как и у тех, кто его обступал.

Попова толкали, теснили, но он не досадовал. И пошел потом медленнее, спокойнее.

ЖЕСТКОЕ КОЛЬЦО

В большом театральном зале происходила церемония выдачи наград победителям выставки. На сцене за длинным столом разместились члены главного совета экспертов. Награжденные занимали места для зрителей и поднимались на сцену по вызову. Покончив с главными наградами, золотыми и серебряными медалями — за особую рысистую породу лошадей, за самое вкусное пиво, за наиболее добротную ткань, — перешли к раздаче дипломов.

Кресла уже поредели, когда секретарь выкликнул:

— Попов Александр Степанович!

Попов неловко пробирался вдоль ряда, стараясь не тревожить сидящих. Уловил, как один наклонился к соседу и громким шепотом спросил:

— Какой Попов? Чаеторговец?

На сцене, щурясь от яркого освещения, разглядел за столом только пепельную гриву Менделеева — председателя. Тот встал и, протянув через стол руку, крепко пожал, произнося слова поздравления. Вручил папку с вкладным листом. Это было все, на чем заканчивалась церемония.

В дипломе, увенчанном пышными гербами и фигурами аллегорий, было сказано: «Присуждается диплом второго разряда А. С. Попову за изобретение нового и оригинального инструмента для исследования гроз».

На даче в Растяпине состоялось экспромтом маленькое торжество. Нагрянули Георгиевский и Любославский. Раиса Алексеевна поставила домашний пирог. Прибыл и лейтенант Колбасьев, извлек из саквояжа бутылочку искристого. «По такому случаю!» — оправдывался он. И предложил тост за изобретателя. За его грозоотметчик, «который на самом деле…» — Колбасьев многозначительно оборвал фразу, оглядев понимающе всех присутствующих. Александр Степанович в ответ ничего не сказал ни о дипломе, ни о приборе, а только произнес:

— Очень рад видеть вас, друзья. Мы давненько не были вместе, — и повернулся к Любославскому и Георгиевскому.

Газеты писали о выставке, упомянули о награждениях. Один столичный репортер дал подробный отчет о разделе метеорологии. И все удивлялся, что это, оказывается, тоже наука, со своими методами и своей техникой. Но прибор Попова он как-то проглядел и в своей пространнейшей корреспонденции не уделил ему ни строчки. Зато немало постаралась пресса, чтобы оповестить всех россиян о выдающемся достижении кулинарного искусства: ресторан «Эрмитаж-Оливье» на выставке произвел на свет салат необычайного букета. Так и пошло с тех пор — «салат оливье». Исторический факт!

Попов сидел у себя в кабинетике на электростанции, когда неожиданно вторгся к нему лейтенант Колбасьев.

— Вот, полюбуйтесь! Дождались! — начал он прямо с порога, даже не здороваясь, размахивая газетным листом.

Попов предложил ему стул. Но Колбасьев, не обращая внимания, подлетел к столу, шлепнул газетой, яростно тыча в нее пальцем:

— Вы только почитайте. Почитайте!

Попов чуть наклонился. Рябь газетных строчек. Слова, втиснутые в узкую колонку. «Нам сообщают: открыт новый способ телеграфии без проводов. Успешные опыты господина Маркони… Лондон принимает юного изобретателя».

— Как вам это нравится? — кипел Колбасьев, кружа по кабинету, как в клетке. — Приятный сюрприз!

— Да вы присядьте, пожалуйста, — тихо сказал Попов.

И снова наклонился над газетой. Снова те же слова: «Открыт новый способ…»

— Что же это, по-вашему? — вдруг резко остановился лейтенант, с раздражением отпихнув предложенный ему стул.

— Я не вижу никаких подробностей, — ответил Попов. — Научная основа…

— Ах, вы не видите! — перебил его Колбасьев. — В том-то и дело, что вы не видите! Вас интересует научная основа, а вы не видите, что происходит. Вас обходят! Вас обкрадывают!

— Вы слишком взволнованы, Евгений Викторович, — пробовал успокоить Попов.

— Нет уж, позвольте! Я кое-что смыслю в таких делах. Мои изобретения… И знаю, как это бывает. Я же вам говорил, я вам по-дружески… Зачем вы здесь? — сердито спросил Колбасьев. — Тратить время? Вы должны быть там, у вашего прибора в Кронштадте, заботиться, продвигать.

Попов слегка развел руками.

— Вот-вот! Полное непротивление! — еще больше ожесточился лейтенант. — Вы знаете, что с вами сделали? Наши радетели… Надавали вам советов, воспользовались благородством вашим да еще припугнули малость. Припечатали молчанием ваше изобретение. А сами что? А сами, я спрашиваю, о чем позаботились? Хоть бы догадались выдать вам секретный патент, охранить права ваши!

— Ох, о чем вы, Евгений Викторович! — поморщился Попов. — Это деликатный вопрос.

— Деликатный вопрос! — подхватил Колбасьев. — А это что? — показав на газету. — Вы думаете, здесь с вами в деликатность будут играть? По-хорошему, по-деликатному?

— Почему вы так судите, Евгений Викторович? — тихо возразил Попов. — Я же, по сути, еще ничего не знаю. Можно только догадываться. Если это что-нибудь серьезное… Основа должна быть, вероятно, та же. Электромагнитные колебания. Так надо полагать. Другого я не вижу. Возможно, мы получим интересное подтверждение.

— Да-а! — зловеще протянул Колбасьев, с сожалением поглядев на Попова.

И вдруг резко повернулся, не прощаясь, вышел из кабинета, стукнув дверью.

Попов остался один.

Снова перед глазами те же газетные строки. Что же они действительно за собой несут? Что там произошло? От короткого, но такого пронзительного сообщения веяло чем-то смутным. Оттуда, издалека, с чужой, непонятной стороны. Заграница