– Еще капельку.

Еще чуть-чуть, и еще, и еще…

Главным блюдом оказался молочный поросенок с местной фермы, запеченный под соусом из мелких слив до великолепной хрустящей корочки и «модные» овощи – Энгус не понял, какие именно. После еды начали болтать о смерти и привидениях.

О, что, с цепи сорвались?

Энгус через силу вливал в себя десятый бокал вина. Он откинулся в кресле, прихлебывая игристое мелкими глотками, и принялся вяло размышлять, не покраснеют ли у него зубы. Неожиданно Джемма Конвей воскликнула:

– Почитайте Чатвина! В своей австралийской книге[18]он говорил, что наш страх перед призраками на самом деле является страхом жертвы перед хищником.

Молли отложила вилку и сказала:

– Кстати, можно сымитировать привидение, вернее, произвести такой эффект с помощью инфразвука. Человек его не слышит, а хищники, чтобы запугать жертву, рычат на определенных частотах.

– Неужто?

– Да. Даже проводились испытания. Человеческое ухо игнорирует инфразвук, но мозг его воспринимает, и это тот самый безымянный ужас, о котором говорят люди, видевшие призраков.

«Безымянный ужас, – фыркнул Энгус. – Попробуйте-ка побыть мной месяцев шесть назад в Кэмдене. Попробуйте-ка побыть моей дочкой, и будет вам ваш «безымянный ужас», – подумал он.

Он обвел взглядом стол. Поведение жены нервировало его – она продолжала пить. И, разумеется, помалкивала. Энгус почувствовал явившийся откуда-то из прошлого, из темных уголков личности, острый приступ симпатии к Саре. Четкое ощущение единства и общности. Что бы их ни разделяло – а этого и впрямь было слишком много, – но они шли через свой кошмар плечом к плечу. В этом отношении она была ему «сестрой по оружию», и поэтому он почти мог простить ей все остальное.

И прежде он любил ее, причем сильно.

Но есть ли в этом толк? Как он может испытывать к Саре подобные чувства, если порой ему безумно хочется заставить ее страдать – за то, что она натворила? Вероятно, когда воспитываешь ребенка, в отношениях всегда присутствуют какие-то остатки любви, даже если былая страсть, скажем так, утонула. Да, именно утонула – существует, но лежит глубоко на дне, словно старый корабль.

И когда вы вдвоем переживаете смерть ребенка, вы связаны навечно. А они пережили гибель ребенка не однажды, а дважды, и теперь им нужно воскресить друг друга. Они с Сарой уподобились грабителям могил. Они – некроманты, оживляющие мертвецов.

От алкоголя мысли Энгуса сбивались, но ему было наплевать.

Молли трещала без передышки:

– Поэтому люди и пугаются заброшенных домов, подвалов и церквей – там из-за особенностей архитектуры возникают особенное эхо и резонансные колебания, как раз на тех же инфрачастотах, на которых рычат хищники.

– Весьма научное объяснение привидений.

– У всех есть вино?

– Поросенок получился замечательный. Молли, ты нас поразила!

– Говорят, что люди, которых убивают тигры, перед смертью впадают в практически дзен-буддистский покой.

– Но откуда такие сведения, если тигры сожрали этих бедолаг? У них что, брали на том свете интервью?

– Чарльз! – Джемма шутливо шлепнула мужа.

– Если теория правильна, то, значит, Библия представляет собой нечто вроде инфразвукового рычания, – заявила женщина из Нью-Йорка. – Бог всех нас пугает, мол, делайте, как Я велел, не то сразу умрете!

– Гулкий голос Иеговы. Огонь в деревьях. Джош, потрясающее вино! Это действительно «Риоха»? «Гран Ресерва», верно?

– Налей мне еще, – сказал Энгус. – Спасибо.

Он поднял бокал и выпил половину одним махом.

– То есть это опровергает существование Бога, и все можно объяснить ужасом перед хищниками и страхом смерти?

– Я всегда считал, что мы должны во что-то верить, – вмешался Чарльз. – В конце концов, дети верят от природы – совершенно инстинктивно. Когда моим стукнуло шесть лет, они по-настоящему верили в Бога, а теперь выросли и стали атеистами. Как-то печально.

– Дети еще и в Санта-Клауса верят, и в пасхального кролика.

Чарльз проигнорировал реплику жены и продолжал:

– Следовательно, жизнь подвергается коррозии. Чистая детская душа с годами ржавеет и пачкается.

– Чарльз, ты мало читал Ницше, и в этом твоя проблема.

– А я не сомневался, что его проблема – порнуха в Интернете, – заметил Джош, и присутствующие засмеялись.

Джош опять поддел своего высокопарного старшего товарища, и Джемма отпустила пренебрежительную шутку насчет калорий. Энгус глазел на Чарльза и думал, неужели он – настолько мудрый мужик? Забавно, но занудный лондонский арт-дилер порой изрекал что-то удивительное или интересное. Остальные по большей части пропускали это мимо ушей, но иногда – сейчас, например – он каким-то образом выдавал нечто гениальное, с чем Энгусу хотелось сразу же от всего сердца согласиться. А знает ли о подобном эффекте сам Чарльз?

И тут Чарльз произнес:

– Собственная смерть мне не столь страшна, как смерть ближних. Вот что невыносимо. Ведь я их люблю, и часть меня умирает вместе с ними. Короче говоря, любовь – своеобразный вид самоубийства.

Энгус смотрел. И пил. И слушал. Джош пустился в дискуссию о регби с Сарой и Джеммой, а Энгус едва не потянулся через стол, чтобы пожать Чарльзу руку и сказать: «Да, ты совершенно прав, а они – нет. Отчего они все тебя игнорируют? То, что ты говоришь, – абсолютная правда, смерть близких гораздо страшнее, чем собственная, и всякая любовь – действительно разновидность суицида. Когда любишь кого-нибудь, то сознательно сам себя разрушаешь, отказываешься от себя, убиваешь что-то в себе».

– Надо привести Лидию, – сказала Сара.

Оказалось, что она стояла позади него.

Энгус очнулся, вытер вино с губ, обернулся и кивнул.

– Да. Хорошая идея.

Затем он помогал убрать тарелки со стола, и когда вернулся в гостиную, неся десерт – мороженое с черным хлебом и соленой карамелью,[19]Лидия уже стояла рядом с матерью возле окон, выходящих на пролив.

– Ей можно мороженое? – спросила Молли.

Сара тронула Лидию за плечо.

– Дорогая, будешь мороженое? Твое любимое.

Энгус наблюдал. С его дочерью было что-то не так.