Потом проходило, конечно, а то кто бы сейчас это всё вспоминал. Вочеловеченность в моём случае – что-то вроде простуды, легко цепляется, зато и лечится тоже легко. Но поначалу это всё-таки очень мучительно. Тело ноет, мысли смешались, Нёхиси рядом нет, лежишь и поневоле гадаешь: а может быть, я всё выдумал? Я – не волшебное существо, а обычный мечтатель, псих, или просто пьяница? Мало ли что пригрезилось, не было ничего.

Поэтому, обнаружив себя дома в человеческом виде, я всегда сразу несусь в прихожую, где висит старинное дедово зеркало, очень большое, уж насколько я лось здоровенный, а помещаюсь в нём в полный рост. Стою и смотрю на своё отражение. Когда я в порядке, в зеркалах я – красавчик, сам бы за таким на край света пошёл. Как прозрачный сосуд условно человеческой формы, под завязку заполненный темнотой и озаряющими её огнями немыслимых каких-то цветов. Немного похоже выглядят по ночам города, если смотреть на них из иллюминатора самолёта, или просто с вершины холма.

По этому поводу грех не выпить, и я варю себе кофе; дому достаётся первый глоток, он это дело ужасно любит – варишь кофе, обязательно плесни на порог. Жертву дом всегда выпивает до капли, в смысле, тёмная лужица исчезает бесследно, пятен не остаётся, за что ему большое спасибо: для регулярного мытья полов я всё-таки чересчур мистическое существо.

После кофе мне не сидится дома, и я выхожу во двор. Небо на горизонте уже постепенно светлеет, что само по себе прекрасно, но лично для меня – не особо, поскольку значительно уменьшает мои шансы на Тонин пирог. К утру у него обычно даже крошек не остаётся; ладно, я сам балда, не перед зеркалом надо было вертеться и не кофе варить три раза, а сразу в кабак бежать. Но всё равно имеет смысл пойти туда и проверить, как у нас с пирогами, – думаю я. – С Тони никогда заранее не угадаешь, может он тоже полночи гулял, а сейчас вернулся и месит тесто – просто так, не ради клиентов, а от избытка сильных и сложных чувств.

Вход в кафе этим ранним майским утром, бывшей апрельской ночью выглядит, разнообразия ради, именно входом в кафе. Даже полустёртая надпись появилась на нашей белоснежной обычно вывеске: «чино». Видимо, уцелевшая часть «Капучино». Смешно.

Внутри сейчас тоже смешно – темно и безлюдно. А также бездемонично, безоборотненно, бесшаманно, безмиражёво, и что там у нас бывает ещё. Но ни в коем случае не безбожно, дух со страшной силой витает над условными водами: в помещении пахнет масляной краской и разбавителем (незабываемый номер четыре, пинен), на буфете спит рыжий кот, а на кухонном столе лежит ещё тёплый закутанный в полотенце пирог и записка: «Чудеса бывают, прикинь».

Будь здесь Тони, я бы сейчас повис у него на шее с восторженным воем, но он от такого счастья благоразумно куда-то сбежал. Зато кот, в смысле, Нёхиси открывает один изумрудно-зелёный глаз. Говорить ему сейчас явно лень, поэтому он просто очень громко и внятно думает: «Явился! Лучше поздно, чем никогда».

Всё это вместе – Нёхиси, который явно по мне соскучился, майский рассвет, полустёртое «чино» над входом в кафе, запах пинена и масляной краски, тёплый Тонин пирог – в сумме даёт счастье такой сокрушительной силы, что у меня сдают нервы. Хорошо, что я не умею рыдать, а то великий потоп устроил бы, причём во всём городе сразу. Но я – кремень, потопа не будет, можно выдыхать, пронесло.

Чтобы свести вероятность потопа к абсолютному ледяному нулю, я подхожу к буфету, где валяется рыжий кот и хранятся наши настойки на все случаи жизни, рюмка чего-нибудь успокоительного мне сейчас точно не повредит. Но вместо того, чтобы достать бутылку, налить и выпить, я глажу Нёхиси, как взаправдашнего кота, потому что иллюзия всё-таки полная, уж превратился, так превратился, лежит тут с видом «я котик, давай меня гладь».

– Ты присматривай за мной, пожалуйста, – говорю я ему. – Береги. Чтобы не проснулся человеком посреди всего этого. Хватит уже.

Я до сих пор ни разу не просил Нёхиси: «береги меня». И вообще никого, никогда. Невозможная постановка вопроса. Беречь меня, вот ещё. Не для того моя роза цвела. И вдруг само как-то вырвалось. Но может, оно и к лучшему. Может, давным-давно было пора.

Рыжий кот утешительно дёргает ухом – дескать, ладно, не боись, сберегу. Но решив, что этого недостаточно, говорит человеческим голосом:

– Кем-кем ты просыпаться собрался? В зеркало на себя посмотри.

* * *

– Вот это я понимаю, нормально народ гуляет, – говорю я, остановившись в начале улицы Савичяус, которая превратилась в один огромный кабак под открытым небом. Сейчас везде примерно такое творится, все городские бары и рестораны, получив разрешение на уличную торговлю, выставили наружу столы. Просто улица Савичяус узкая и короткая, поэтому выглядит очень эффектно: автомобильное движение перекрыто, мостовая заставлена стульями, но мест всё равно не хватает, люди с тарелками и стаканами даже на тротуарах сидят. Хотя время для разгула и кутежа, по идее, не самое подходящее – три часа пополудни буднего дня.

– Да, отлично сидят, заглядение, приятно смотреть, – подтверждает Нёхиси, по случаю обхода возродившихся кабаков принявший вполне традиционный человеческий облик и нацепивший нарядный растаманский берет. – Похоже, – говорит он с нарастающим энтузиазмом, – весь этот переполох пошёл горожанам на пользу. Что-то важное про жизнь они всё-таки поняли. И теперь пьют не просто какие попало напитки, а полезный для организма оранжевый цвет.

– Не хотелось бы разбивать тебе сердце, но боюсь, они пьют не сам цвет, а модный сезонный коктейль апероль-шприц.

– Это им только кажется, – смеётся Нёхиси. – И тебе заодно. Но на самом деле совершенно неважно, как вы это себе объясняете. Про оранжевый цвет бессмысленно думать, его надо пить.

От избытка чувств он взлетает над улицей Савичяус целой стаей павлинов, вопя ужасными голосами и сметая сверкающими хвостами пустые пластиковые стаканы со всех столов. Публика созерцает этот полёт валькирий скорее с лёгкой досадой, чем с удивлением, словно павлины всегда у нас жили и достали всех хуже галок и голубей. Оно, в общем, понятно: те, кто гулял всю весну по улицам, и не такого здесь навидались, а кто дома сидел, наверное просто забыли, что бывает, а чего не бывает, как вообще устроена жизнь.

Совершив круг почёта над улицей Савичяус, павлины возвращаются и после нескольких неудачных попыток всей стаей усесться мне на плечо снова превращаются в более-менее человека. Столько зрачков в глазах у людей не бывает, и пальцы у нашего брата обычно втрое короче, но с учётом возвышенного настроения Нёхиси, будем считать, нормально он выглядит. Чего зря придираться, когда всё и так хорошо.

– Нам тоже срочно надо оранжевый цвет, – заключает он, страшно довольный происходящим. – И стулья, и стол под тентом. Не для того я в этот мир явился, чтобы лишения здесь терпеть!

На всей улице Савичяус нет ни единого свободного места, даже на порогах и подоконниках всё забито, не втиснуться, разве только на крыше засесть. Но когда Нёхиси чего-нибудь надо, он это непременно получит. Вот и сейчас немедленно освобождается ближайший к нам стол, из бара «Бромас» выскакивает парень в наколках, ставит перед нами бокалы с оранжевым аперолем и льдом. И тогда я наконец осознаю, что такое настоящее всемогущество. Всё, что удавалось нам до сих пор, – пустяки.