* * *

В кафе у Тони нынче ночью аншлаг, я бы сказал, afterparty: после полуночи к нам ввалились подгулявшие сотрудники Граничной полиции, весь день патрулировавшие заведения общественного питания на предмет выявления лучшего апероль-шприца в городе. В ходе определения победителя члены жюри пришли в такое приподнятое настроение, что присудили первый приз сразу всем.

Мы с Нёхиси тоже ввалились в кафе сразу после полуночи, и день перед этим сходным образом провели. Тоже обошли столько баров, сколько успели, с целью отыскать самый безупречно, идеально, вопиюще оранжевый апероль-шприц. И естественно, тоже пришли в приподнятое настроение, не хуже Граничной полиции, потому что будь ты хоть трижды неведомо чем, а это не шутка – столько литров истошно-оранжевого вполне человеческим ртом проглотить.

То есть в итоге, на голову Тони, весь вечер кормившего условно нормальных гостей, среди ночи свалилась вдохновенная толпа алкашей, жаждущих съесть и выпить не только всё, что осталось, но и то, чего не осталось совсем. К счастью, один из нас – Нёхиси, а уж если он в кои-то веки всерьёз желает кутить, а не дрыхнуть котом, повар может расслабиться: пироги в духовке появятся совершенно самостоятельно, и полное отсутствие позавчерашнего супа отлично разделится на две с лишним дюжины алчных ртов.

– Вот это удачно сейчас получилось, – вздыхает Тони, выливая остатки супа себе. – Потому что я за вечер вконец упахался, даже бутылки больше нет сил открывать. А с другой стороны, не оставлять же вас всех голодными. Сложный этический выбор. Но предрешённый заранее, причём не в мою пользу. И тут вдруг оно само!

– Так в моём представлении выглядит справедливость, – говорит ему Нёхиси. – Всякий нуждающийся в спасении должен незамедлительно быть спасён.

– Надо было вербовать тебя не в городские духи-хранители, а в спасители мира, – ухмыляется Стефан. – Что-то я сплоховал.

– Спасибо, – вежливо отвечает Нёхиси. – Но я даже в состоянии полного всемогущества столько не выпью, чтобы на такую аферу пойти.

– Ох, да, – подтверждает Ари из Граничной полиции, – спасителям мира трудно живётся. Я был когда-то знаком с одним, так его почти в каждом спасаемом мире убивали, обычно довольно зверски. Буквально в трёх из сотни нормально пожил.

Ари вообще-то выдуманный. Среди нас он – единственный овеществившийся литературный персонаж. Не дух, не демон, даже не наваждение, а просто книжный сказочный принц. И знакомые у него, ясное дело, такие же выдуманные, и их истории тоже. А всё равно дело чувак говорит.

– Ну, значит, всё я правильно сделал, – кивает довольный Стефан. – Спасибо, что подтвердил. Люблю лишний раз убедиться, что я всегда прав.

– Есть у тебя такой недостаток, – соглашаюсь я, на миг оторвавшись от супа, который, ликуя, клокочет в тарелке, как взбесившийся первичный бульон. – Ужас, на самом деле. Невыносимо! Не понимаю, как ты жив до сих пор.

– Ну так из вредности же! – хохочет Стефан. – Чтобы все вокруг продолжали страдать от моей правоты.

Часа через два гости понемногу расходятся – кто-то обычным образом, через дверь, а кто-то, уснув за столом, сразу же просыпается дома; очень полезный навык, но под силу только самым опытным мастерам. Даже Стефан ушёл, потому что город его заждался и устроил скандал; всякий раз, когда город желает гулять со Стефаном, а тот не выходит, в наши окна летят речные камни, разноцветные стёклышки и засахаренные фиалки, они почему-то действуют убедительнее всего.

Мы остаёмся втроём, Нёхиси, я и Тони, как в старые времена, когда Тонина пиццерия с моей лёгкой руки только-только невесть во что превратилась, и мы ещё сами не понимали, как в этом быть и что делать – с помещением и с собой. Зато Нёхиси сразу отлично всё понял и стал Тониным первым клиентом. Сидел на туманном будущем стуле за одним из мерцающих бликов, из которых потом родились столы, и требовал ужин, а также немедленно выпить, музыки и цветов; впрочем, с цветами можно не заморачиваться, они сами вырастают везде, где появляется Нёхиси, особенно если он пьян. Когда Нёхиси всерьёз напивается, он, как и люди, перестаёт держать себя в руках, и иногда творит то, чего, согласно контракту, ему здесь творить не положено; короче, самый кайф начинается, или, как выражается в таких случаях Стефан, самая жесть.

Но это, к сожалению, крайне редко случается. Всё-таки Нёхиси – всемогущее существо, поэтому нипочём не напьётся, пока сам того как следует не захочет, а он вечно на что-нибудь отвлекается; в последнее время вообще завёл себе моду в разгар любого веселья становиться котом. Говорит, быть котом в сто раз интереснее пьянства. К тому же в коте снятся самые сладкие сны.

Однако сегодня Нёхиси с нами, в смысле, он совершенно не кот. И не дракон, и не птичья стая, даже не сбывшееся пророчество о пробуждении Ктулху, а вполне человекообразное существо; правда, от макушки до пяток оранжевое в честь апероля, но цвет не мешает ему быть пьяным, а мелким бледно-розовым маргариткам – стремительно прорастать прямо в щелях между половицами, так что мы сидим практически на лугу.

– Хорошо у нас май начинается! – говорит Тони и улыбается так, что будь я маем, больше никогда бы и не заканчивался, остался бы с нами здесь навсегда.

При слове «май» Нёхиси неудержимо хохочет, его почему-то страшно веселит, что у отдельных отрезков времени есть имена. Говорит, более абсурдной идеи в жизни не слышал, хотя побывал во многих нелепых мирах.

От смеха Нёхиси, как от сквозняка одновременно распахиваются все окна – то, которое выходит на улицу Арклю, где мы сегодня стоим, и два других, ведущие в неизвестность. Причём одно – примерно понятно, в какую именно, оттуда к нам порой приходят те клиенты, которым мы снимся, и просто одичавшие от долгого одиночества ни разу никем не увиденные сны. Зато дальнее окно выходит натурально хрен знает куда, даже Стефан в него лезть не решается, хотя ему, по идее, все моря по колено, и ладно бы только моря. Нёхиси тоже в это окно никогда не суётся; правда, не потому, что робеет. Говорит, что не хотел бы там всё поломать. Он и с меня взял слово не лазать в это окно ни при каких обстоятельствах. Нёхиси так редко меня о чём-то просит, что глупо бы было не пообещать; впрочем, в моём нынешнем положении это невеликая жертва – неизвестностью больше, неизвестностью меньше, кто их будет считать.

Что находится за этим окном, Нёхиси не рассказывает – мне и вроде бы вообще никому. Говорит, наша заоконная неизвестность пока очень юная, и как все подростки, хочет быть страшной тайной, грех дитя обижать. Причём реветь страшным басом, изображая другого младенца, чтобы его разжалобить – затея бессмысленная, я уже проверял.

И вот сейчас из распахнутой сквозняком юной супер-засекреченной неизвестности, то есть из самого дальнего окна внезапно вываливается чемодан такой дикой расцветки, словно его создали для съёмок пропагандистского фильма о тяжёлых последствиях употребления ЛСД. Подскакивает, разворачивается на колёсиках, подъезжает к Нёхиси, прыгает ему на колени и замирает, благодарно бурча какие-то междометия на своём чемоданном, неведомом нам языке.