– Карина! Карина Андреевна! – донеслось внезапно из остановившегося такси. Из машины вышел ее попутчик. – Я знаю, что вы хотели, чтобы я называл вас Марусей. Но я стоял у вас за спиной, когда вы покупали билет, и подсмотрел ваше имя в паспорте. – Денис открыто улыбался. – Давайте я вас довезу, куда вам нужно. Мне это по пути.

– А откуда вы знаете, куда мне нужно?

– Я понятия не имею, куда вам нужно! Просто у меня у самого нет определенного маршрута. Так что мне в любом случае по пути. Особенно в вашей компании! Поехали!

Поддавшись на космическую интонацию, Карина села в машину.

* * *

В четвертом часу утра душа Карины была наполнена теплом новорожденного чувства. Они прошли пешком весь центр Москвы. Видели, как сладко дремлет теплая осенняя ночь в узких люльках московских переулков. Как вальяжно почивает каменное купечество Замоскворечья. Как отдыхает мощная площадь, прихрапывая революционными и босяцкими мелодиями.

– Зачем ты прилетел в Москву? – спросила Карина.

– Сам не знаю! – ответил Денис. Столичное небо просыпалось нехотя. – Стих такой на меня нашел. И потом я действительно люблю летать по ночам. И после ночных полетов в моей жизни действительно что-нибудь меняется… Вообще-то у меня есть здесь одно дело, но оно запросто могло бы подождать…

В одиннадцать утра – после бесконечных прогулок, после ночных кафе, шумных с танцами и подозрительно тихих – Денис и Карина были очищены усталостью полностью – до той пустоты душевной полости, которую хочется заполнить чем-то новым и свежим. Но из последних физических сил они решили выполнить то самое необязательное «дело», которое послужило одной из причин их пересечения.

Приехали в небольшой художественный салон на Пятницкую.

– Ты посмотри пока, а я быстро! – сказал Денис и исчез за дверью с табличкой «Администрация».

В салоне было множество вещей и вещиц. Совершенно разных и по настроению, и по художественному уровню. Повертев в руках керамическое сердце, которое незатейливо называлось «Двое» и при желании разъединялось на две однобоко пузатые чайные чашки, Карина заметила на стене картину. Зеленая трава, в траве несколько суховатых кленовых листьев, рыжая стена, у стены велосипед. Велосипед старинный трехколесный – переднее колесо большое, два задних поменьше и высокое сиденье над тускло-металлической рамой. Чуть в стороне от велосипеда в траве лежал резиновый мячик, синий с красно-черной полоской…

Под картиной был прикреплен ценник: 500 у.е..

«Какая-то кочующая цифра, – подумала Карина, – бегает за мной по пятом!»

Потом она снова посмотрела на полотно: «Велосипед я видела в каком-то кино. Очень давно, в детстве. А до кино я била именно этим мячом по именно этой рыжей стене…»

– Нравится? – раздался сзади голос Дениса.

– Очень. – ответила она честно.

– В таком случае я тебе ее дарю!

– Дэн, с тобой все в порядке? – из служебного помещения вышла девица с синими волосами. – Я же тебе говорю, вчера на этот велосипед один француз вовсю пялился! Я абсолютно уверена, что он сегодня вернется!

– Жаль мужика! Вернется, а транспортное средство угнали! – жизнерадостно предположил Денис…

* * *

Влад собирался отправиться в Москву прямо из офиса, не заезжая к родителям. Но к концу рабочего дня почувствовал вдруг легкую головную боль и насморк. К своему здоровью он всегда относился крайне трепетно и поездку решил отложить. Попросил водителя сдать билет, а сам поехал домой.

«Нужно как минимум отоспаться,» – подумал Влад. В последнее время он много работал, пытаясь как-нибудь заглушить звучавшую у него в душе какофонию. Он сам себе не мог ответить, разлюбил ли он Карину или просто устал оттого, что все время чувствовал с ее стороны некий нажим, не позволявший ему дышать свободно.

Родителей дома не было. Влад принял таблетки, выпил чай с медом и, укрывшись теплым пледом, лег на диван с «Коммерсантом». Читалось ему с трудом. Мысли все время соскальзывали со строчек.

«Ей всегда было наплевать на мое здоровье! – думал Влад. – Впрочем, справедливости ради, нужно сказать, что на свое она тоже особого внимания не обращала. Сколько раз отправлялась на эти дурацкие вечеринки совершенно простуженной!..»

В середине статьи о чеченской нефти он вдруг вспомнил: «А ведь когда она звонила, она сказала, что у нее высокая температура. Скорее всего, соврала. Хотя, кто ее знает…»

Что-то его укололо. Он набрал номер. Ответа не было. Влад посмотрел на часы – стрелки показывали без четверти одиннадцать.

«Как всегда где-нибудь развлекается! В таком месте, где не протолкнуться и страшно накурено. Она всегда так поступает, когда нужно грусть проветрить. А температура – это мелочи!..»

Через час Влад позвонил еще раз. Потом еще. И еще. В два ночи почувствовал, что больше не может сидеть на месте. Начисто позабыв о собственной простуде, сел в машину и поехал к их дому: «Может, там просто телефон сломался?»

Телефон был исправен – Влад убедился в этом, позвонив по мобильному и услышав за дверью раздражающе заливистую трель.

Утром обзвонил всех ее подруг, но ничего не выяснил. Нервничал, строил страшные предположения, «выздоровел», отменил московскую командировку, работать не мог – просто сидел у себя в кабинете и через каждые десять минут звонил Карине.

* * *

Карина спала в самолете Москва – Петербург, положив голову на крепкое плечо Дениса. Теперь она тоже чем-то неуловимым походила на васнецовскую Аленушку. Впрочем, сон ей снился яркий и мажорный – по нервному канату, протянутому на высоте обморока, она ловко ехала на старинном велосипеде. Оркестр весело, но слегка вразнобой играл мелодию из какого-то старого советского фильма, а публика ей восторженно рукоплескала…

Маме

Во дворе моего украинского детства росла цыганистого вида дикарка-вишня. Ягоды у нее были маленькие, кривобокие и кислые, их даже воробьи не клевали. Зато цвела она роскошно – живыми розовыми бабочками с черными усиками, припудренными на концах крупнозернистой желтой пыльцой. Когда дул легкий ветер, «бабочки» шевелили крыльями и взволнованно дышали. Дыхание их пахло сказкой и казалось, что сейчас вся эта кружевная стая вспорхнет и умчится в какие-нибудь далекие неведомые края, куда, шелестя страницами, имеют обыкновение летать все эти невзаправдашние гуси-лебеди.

Распускалась вишня исправно к первомаю. С утра принаряженные соседи отправлялись на демонстрацию, к обеду из распахнутых окон проливалось могучее, как река Днепр, пение. Репертуар всегда открывался размашистой песней, в которой хор – не обращая никакого внимания на сезонное несоответствие – умолял «мороз не морозить».

Дома у меня про мороз не пели – дома у меня на диване лежала мама и читала толстый журнал. Какие-то сложные обстоятельства обязывали ее прочитать его к завтрашнему утру. Мне почему-то очень не нравилось, что журнал называется «толстым» – звучало некрасиво, да и вообще что-то было не так… Уж лучше бы она со всеми про мороз пела! Но, устав от чтения, мама заводила свою музыку и не пела, а слушала – жуткого какого-то дядьку, который кричал хриплым голосом. В чужих окнах плавно и мелодично качались тонкие рябины, мне тоже хотелось праздника, и я с большим чувством начинала подпевать дядьке: «Это снова, это снова два билета, два билета…» А все почему-то смеялись и говорили, что правильно «бабье лето». Странно, конечно, как это лето – бабье? Лето еще ладно, раз у других мороз, то у нас, судя по всему, должно быть жарко. Но почему оно бабье?..