К великой досаде Сартра, и в этот день РДА никак себя не проявило. Путешествие становилось нелепым и малоприятным. Мы поехали, чтобы увидеть черных, сражающихся с администрацией: нам они так и не встретились, зато администраторы принимали нас с большим почетом. Быть может, в Бамако нам повезет больше? Тем же вечером мы сели в самолет.

Особенно приятным наше пребывание в Бамако стало благодаря сердечному отношению майора авиации С. Он принадлежал к эскадрилье «Нормандия – Неман» и провел какое-то время в Москве, так что у него не было никакого предубеждения против писателей левого толка, но и любопытства у него мы тоже не вызывали. «Я находился в Гао одновременно с вами, – признался он Сартру. – Мне сказали: приехала Симона де Бовуар с Пьером Даком, а потом я узнал, что это были вы…» У него не возникло желания встретиться с нами. Зато он испытывал пылкие чувства к одной молодой особе, которая много читала, именно она заставила его заговорить с нами. Звали ее Жужу это была красивая девушка с живым умом, и майор безоглядно восхищался ее образованностью, ее культурой и бесстрашием. Она была замужем за офицером авиации, который в тот момент уехал из Бамако. У С. были жена и дети, проводившие лето на гвинейском пляже. Однако вскоре нам стало ясно, что оба они собираются развестись и соединить свои жизни, так они потом и поступили. Людей, у которых сердце не иссушилось, любовь побуждает любить всех: мы воспользовались их доброжелательством и вместе с тем удивлением, ибо они ожидали, как признались нам позже, встретить чудовищ, а не человеческие существа; их осуждали за то, что они компрометируют себя в нашем обществе, но всеобщее порицание только еще больше сблизило их.

В первое утро мы одни катались в фиакре по европейской части города – довольно красивой с ее домами в старинном колониальном стиле – и по туземной его части, которую мы плохо разглядели, потому что кучер отказывался останавливаться. Но потом мы уже не расставались с нашими новыми друзьями. Они отвезли нас на рынок; население было менее пестрым, чем в Гао, зато товары показались нам более разнообразными и привлекательными. Там в изобилии продавали ткани, в которые наряжались женщины: в основном перкаль, его изготовляли в Эльзасе, однако в то время украшавшие его смелые узоры были исключительной принадлежностью Африки. Я купила несколько рулонов этой ткани. В Бамако и прилегающей местности свирепствовали страшные болезни. Существуют длинные черви, которые, проникая под кожу через подошвы ног, выдалбливают себе углубления; чтобы извлечь их, надо ухватиться за кончик, намотать его на спичку и каждый день понемногу поворачивать ее: если попытаться вытащить паразита сразу, то он разорвется, и от него уже не избавиться. Нам описали также ужасы слоновой и сонной болезней. Одно из самых распространенных бедствий – проказа, в Бамако есть огромная больница для прокаженных.

Руководивший ею врач принял нас радушно, он с одобрением говорил мне о книге «Второй пол». Вместе с ним мы посетили большую деревню: хижины и рынки, где бродячие торговцы предлагали различные товары; прокаженные жили там вместе со своими семьями, ибо их болезнь уже не считалась неизбежно заразной; мало того, если не упустить, то ее можно было остановить. Врач показал нам диспансер, где занимались лечением неопасных случаев: только легкое обесцвечивание правой руки указывало на состояние молодой негритянки, которой санитар делал укол. «Она может прожить до восьмидесяти лет, и болезнь не распространится», – сказал нам врач. Между тем поздно госпитализированные мужчины и женщины находились в плачевном состоянии; мы посетили больничную палату, где они лежали, и я чуть не лишилась чувств: сначала из-за запаха и еще из-за «львиных» лиц, превратившихся в рыло, носы были изъедены, руки изуродованы. «Даже они умрут не обязательно от проказы, – пояснил врач. – Она прогрессирует очень медленно, но ослабляет организм: довольно бывает гриппа, чтобы больной не справился с болезнью». Огромное число прокаженных проживало в сельской местности, и множество их разгуливало по Бамако: на рынке мы наверняка встречались с ними. Однако опасность заразы подстерегала только в том случае, если пойдешь босиком.

Майор С. познакомил нас с одним негром из числа своих друзей, очень пожилым врачом, который передал Сартру объемистый труд о туземных лекарственных средствах. О политике он разговоров не вел. А Сартр каждый день с нетерпением ожидал, что РДА свяжется с ним, и каждый день его ждало разочарование. Молчание их явно было преднамеренным, и это еще больше огорчало Сартра. Последний вечер мы провели вместе с Жужу и С. в дансинге под открытым небом, а на другой день уехали в Дакар.

Дакар был частью моих мифов: настоящая колония, где загорелые люди в белых шлемах при изнуряющей жаре на протяжении всего дня пьют виски, которое разрушает им печень и разум. Жителям Бамако Дакар мнился гаванью прохлады. «В Дакаре спят под простыней», – с тоской говорили они мне. Перед посадкой пилот пригласил нас в кабину и долго кружил над городом, показывая нам порт, море, остров Горе. Мы приземлились, и впервые после Таманрассета я почувствовала себя нормально: двадцать пять градусов. Оставив в отеле свои шлемы, мы вышли на улицы.

Ни на террасах кафе, ни в роскошных ресторанах с кондиционерами, где мы обедали, негров не было видно; официально сегрегации не существовало, ее место занимало экономическое расслоение общества: ни у одного черного, ну или почти, не было средств посещать те места, где находились белые. Европейская часть города выглядела весьма банально, а побережье, по которому мы проехали несколько километров на такси, было невзрачным, несмотря на великолепие океана: чахлые пальмы, невеселые лачуги, земля, усыпанная растительными отбросами. Зато остров Горе с его старой порыжевшей и разрушенной португальской крепостью нам понравился. Однако по-настоящему интерес у нас пробудился лишь вечером, когда мы отправились на прогулку в окрестности; это был наш первый контакт с пролетаризированными туземцами. Грязные улицы, окаймленные соломенными хижинами, отличались деревенской непритязательностью, но были широкими, длинными и прямыми; черная толпа состояла из рабочих, она самым невероятным образом напоминала и африканскую глушь, и Обервилье. Трудно было себе представить, что скрывается за этими лицами, по большей части красивыми, спокойными, но замкнутыми. Подобно подросткам, возвращавшимся на велосипедах в фетишистскую деревню, эти люди принадлежали сразу двум цивилизациям: как-то они уживались в их сердцах? Так ничего и не узнав об этом, мы покинули Дакар. Короткая поездка в Черную Африку оказалась неудачной. В Париже подтвердилось то, о чем мы подозревали: коммунистические запреты довлели над всеми членами РДА, и они сознательно избегали встречи с Сартром.

Чтобы прийти в себя и поработать спокойно, две недели мы провели в Марокко. Остановились ненадолго в Мекнесе и подольше задержались в Фесе. На этот раз стояла весна, деревья были в цвету, небо ясным, и дворец Джалнай распахнул свои двери. Меня поместили в комнату султанши, украшенную коврами и мозаикой, она выходила на очаровательный патио; работая, я оставляла свою дверь открытой, и нередко посетители входили и огибали мой стол, как будто я была музейным экспонатом. Из застекленной столовой открывался вид на белизну города, там мы встретились с Руссе и без восторга обменялись приветствиями.