я обнаружила под комодом свалку из писем; вероятно, он день за днём бросал их на пол и пинал прочь с дороги. Я перебрала их. В основном это были счета и рекламные буклеты. В глубине души я хотела найти весточку от мамы: «Я пошутила! Завтра приезжаю домой! Сюрприз!» Но мне не повезло. Зато я нашла четыре письма из школы, все от психолога Дэвиса, и все нераспечатанные.

Я открыла самое позднее и стала читать. Сердце у меня ушло в пятки. В письме говорилось:

По словам учителей, Оливия почти не обращает внимания на происходящее в классе и легко отвлекается. Она систематически грубит одноклассникам и несколько раз чуть не избила их. Девочка не может сосредоточиться, и от этого страдает успеваемость. Друзей у неё мало, но мы опасаемся, что она будет оказывать на них дурное влияние. Мы весьма озабочены будущим Оливии. Также наше беспокойство вызывает тот факт, что предыдущие письма остались без ответа. Настоятельно просим позвонить в кабинет психолога и договориться о встрече, на которую приглашаем Вас вместе с Оливией. В противном случае мы будем вынуждены предпринять более серьёзные действия. Мы предлагаем…

Я сползла по стене, обнимая швабру. Значит, все в школе, включая учителей, считают меня тупой, ленивой и агрессивной. Лишённой будущего. И друзей. И в этом они правы. Ну, в основном. У меня есть один только Генри.

Вряд ли привидения принимаются во внимание.

– Но у меня есть будущее, – прошептала я. Меня слышал только Игорь, проскользнувший в комнату. – У меня есть рисунки. Я умею рисовать и когда-нибудь пойду в художественную школу. Может быть. Я найду способ.

Игорь обвил хвостом мою ногу. «Правда? И какой же?»

– Супруги Барски говорят, что я хорошо рисую, – еле слышно бормотала я. Слова застревали у меня в горле.

«Но хозяева кафе такие же помешанные, как и ты».

– Я не тупая.

«Но хорошо учиться не в состоянии; а вот Генри отличник три года подряд».

– Я не ленивая.

«Но никогда не слушаешь объяснения на уроках».

Я взяла Игоря на колени и коснулась носом его носа.

– Разумеется, я не слушаю в классе. Я должна рисовать. Мои рисунки – это…

Игорь лизнул меня в щёку. «Что?»

Мама всегда говорила мне, что необходимо мечтать – лежать в шатре из простыни, смотреть на бумажные звёзды над головой, складывать оригами в виде лебедей и давать волю воображению, водя карандашом по альбомному листу. Рисунки – это мои грёзы, мой секрет, способ почувствовать теплоту в сердце и отбросить дурные мысли. И ещё они напоминали мне о маме.

Но когда я держала в руках это письмо, мне впервые пришло в голову, что, возможно, одних мечтаний недостаточно.

В понедельник перед Днём благодарения на большой перемене я вместо столовой пошла в кабинет психолога Дэвиса. Я не знала, что значит «более серьёзные действия», и не хотела, чтобы кто-то из школы заявился в филармонию в поисках Маэстро. Если учителя узнают, как мы живём, меня могут забрать и увезти далеко от призраков, далеко от нонни.

Поэтому я сдалась сама.

Ни слова не говоря, я прошла мимо секретарши психолога Дэвиса прямо в его кабинет и положила на стол четыре письма.

– Здравствуйте. Извините, что не отвечала и не показывала их своему… не показывала их Маэстро. Мне просто было стыдно. Понимаете? Но сейчас я исправляю свою ошибку.

Психолог Дэвис откинулся в своём мягком зелёном кресле и, сложив руки домиком, уставился на меня. В его кабинете присутствовали самые невероятные оттенки зелёного. Я где-то слышала, что этот цвет успокаивает, но на самом деле такое изобилие зелени резало глаз.

Я схватилась за край куртки.

– Итак, начинайте.

– Что начинать?

– В какой психологической помощи я, по-вашему, нуждаюсь?

– А как же твой отец, Оливия?

Я боялась этого.

– А что с ним?

– Думаю, будет гораздо эффективнее, если он тоже поприсутствует на сеансе. Ты так не считаешь? – Психолог Дэвис потянулся за большой папкой, стоящей на стеллаже позади его стола. – Почему бы нам не позвонить ему, пока ты здесь?

– Нет! – Я неосознанно хлопнула рукой по телефону. Маэстро, правда, всё равно не взял бы трубку, но кто-нибудь из сотрудников филармонии мог ответить.

Психолог Дэвис спокойно наблюдал за мной.

– Почему ты не хочешь позвонить ему?

Потому что я хочу покончить с этим.

Потому что он бы продолжил запихивать письма под кровать, пока меня не исключат из школы.

Потому что…

– Потому что сначала хочу поговорить с вами одна, – ответила я. – Это не так стыдно.

Психолог Дэвис улыбнулся:

– Разумно. – Он поставил папку на место. – Как ты относишься к отцу, Оливия?

Ненавижу его. Он вынудил маму уйти, а теперь всё время плачет. А теперь он сошёл с ума и видит то, чего нет. Он любит оркестр больше, чем меня. Лучше бы ушёл он, а не мама. Вот что крутилось у меня на языке. Но я сдержалась и вместо этого сказала:

– Я очень люблю своего отца.

Кажется, с ответом я не прогадала. Мы немного поговорили о Маэстро и нонни, о моих рисунках, о Марке Эверетте. Правда, подробностей я не помню. Знаю только, что я нагло врала обо всём.

Когда мы закончили, психолог Дэвис дал мне зелёную конфету из миски, стоящей на его столе, и сказал, что это был успешный первый сеанс и скоро мы встретимся снова. Он попросит секретаршу назначить время для новой встречи.

По пути к выходу меня распирало от желания завизжать, и я расплющила конфету о дверь, оставив пятно зелёной жижи.

Глава 26

В тот вечер оркестр репетировал для предстоящих праздничных концертов, и я устроилась в пятой ложе бельэтажа. Призраки парили над залом, некоторые сидели в креслах и наблюдали за репетицией, другие болтали, сбившись в кучки, а кто-то ходил сквозь стены, появляясь и снова исчезая.

Одна группа витала неподалёку от Генри, который, как обычно, сидя в партере, делал домашнее задание. Привидения, вероятно, пытались подольститься к нему – вряд ли им были интересны школьные уроки.

Я же взяла с собой уголь и пачку салфеток – чистых листов в альбоме не осталось.

– Как это унизительно, – бормотала я себе под нос. – Настоящие художники не рисуют на чём попало.

Игорь шлёпнулся на пол около меня, цепляя салфетки лапой. «Я знаю, как тебя развеселить. Погладь меня. А ещё лучше