не спросит, как я себя чувствую, даже не взглянет на меня?

– Нужно репетировать, времени нет, – рявкнул он наконец. – Продолжим через пять минут.

– Но, Маэстро…

– Разговор закончен.

Ричард кашлянул:

– Сэр, мы не сможем скрыть гигантскую дыру в потолке.

– Я найму рабочих, они всё починят. Я сам заплачу.

Во мне закипел гнев, испортив всю радость от встречи с друзьями-привидениями. От этого я разозлилась ещё больше.

– Да? И какими же деньгами?

Глаза Маэстро были холодными и тёмными.

– Какие потребуются, Оливия.

Генри подошёл ко мне ближе и сжал пальцами мою ладонь. От этого у меня защипало глаза, и я отдёрнула руку. Никто не должен видеть меня плачущей.

– Ладно, – сказала я. – Пойду позову Кеплера. Он тут всё уберёт.

В День благодарения я выкарабкалась из постели примерно в обед, чувствуя себя как… я бы сказала «как покойник», но, принимая во внимание обстоятельства, так выражаться не стоит.

При мысли о следующем сеансе одержимости у меня щемило в груди. Я не могла спать дольше нескольких минут: пробуждалась от каждого шороха, боялась, что тени снова обрушат на меня потолок.

И всё же я с улыбкой на лице пошаркала на кухню, намереваясь приготовить праздничный обед. Приближаясь, я услышала звон посуды и решила, что нонни уже там и накрывает на стол.

Но посудой гремела не нонни.

Это был Маэстро.

Он расставил на столе жёлтые тарелки с оббитыми краями, диетическую соду из автомата, печёный картофель, который усох и сморщился в духовке, консервированный суп и много хлеба. По сторонам от тарелок положил разномастные вилки и ножи.

Нонни уже сидела за столом.

– Омбралина! – Она хлопнула в ладоши. – Ты проснулась! Смотри, какое пиршество.

Пиршество? Нет. Это в нашем старом доме мы устраивали пиршество. Индейка с гарниром, запеканка из шпината и тёплые булочки с маслом. От приятных воспоминаний у меня заурчало в животе. Мне так надоели печёный картофель и самый дешёвый пустой суп, по сути бульон.

– Я решил немного помочь, – сказал Маэстро. Он провёл ладонями по рубашке с пятнами пота и пригладил волосы. – Чтобы сделать тебе сюрприз.

Я села. Маэстро смотрел на меня. Нонни тоже; она улыбалась и раскачивалась из стороны в сторону.

Мои призраки тоже были здесь – они столпились в дверях, жадно глядя на пищу. Несмотря на плохое настроение, я улыбнулась. Они вернулись, вернулись! И школа, и психолог Дэвис, и новые привидения, и оркестр – всё теперь пугало не так сильно. Проблемы казались меньше, легче.

– Пойдёмте, – произнёс Джакс, пытаясь выпроводить товарищей с кухни. Тилли толкала своих друзей, выпуская завитки дыма. – Это семейное торжество.

Семейное торжество. Какая горькая шутка.

– С Днём благодарения, Оливия, – тихо произнёс Маэстро.

– С Днём благодарения! – Нонни вскинула руки. Потом она приступила к еде.

Я есть не стала. Маэстро тоже. Он внимательно разглядывал меня.

– Оливия, я должен был спросить тебя об этом вчера… – он прокашлялся, – но в суматохе…

– Ты забыл спросить, не поранилась ли я? – усмехнулась я. – После того как на меня упал потолок?

Нонни перестала есть.

– Да. Извини меня, Оливия, – сказал Маэстро. Я не могла смотреть на него. – Думаю, у меня был шок.

Я не сказала «не страшно». Страшно было.

– Ладно. Супер.

– В оркестре говорили о каких-то тенях. Ты помнишь?

Я не ожидала, что он упомянет об этом.

– Да, наверное. – Конечно, я помнила. Знал бы он… Я чуть не рассмеялась.

– Ты видела то, о чём они говорили?

Я пожала плечами, но сердце бешено колотилось. Что известно Маэстро? Что видел он сам? «У меня галлюцинации, – говорил он мне однажды. – Мне чудится, что я вижу её, но, когда приглядываюсь, оказывается, что это только игра теней».

– Видела ли я тени? Конечно. Они повсюду.

– Нет, не обычные тени, а такие, похожие на… живых существ. – Он засмеялся и оперся локтями о стол. – Звучит как бред сумасшедшего, да?

– Да.

– Так ты их видела?

Да.

– Нет. Я-то не сумасшедшая.

Мы долго смотрели друг на друга. Маэстро моргнул первым.

– Конечно, нет, – произнёс он. – Я тоже не видел.

Лжец. Очевидное враньё. Но ведь и я тоже лгала. Трудно было признать, что раз он видел тени, значит, тоже мучается от утраты. Что он тоже может страдать. Что ему тоже может быть грустно.

Я не хотела его жалеть, не хотела испытывать по отношению к нему никаких чувств, кроме гнева.

Нонни крутила в руках вилку, стуча ею о край тарелки.

– Давайте по очереди произнесём слова благодарности. Скажем что-нибудь приятное.

После долгого молчания Маэстро прочистил горло.

– Я рад, что Оливия вчера не пострадала. Слава богу, что она цела и невредима.

Я ткнула вилкой картофелину:

– А я благодарна за эту пищу. – Я сунула в рот кусок картошки и сердито взглянула на Маэстро. – Кто знает, надолго ли нам её ещё хватит.

Улыбка пропала с его лица.

И после этого праздничный обед проходил в молчании.

Помыв посуду, я выскочила на улицу, к телефонному автомату на углу. Не могла находиться в филармонии больше ни минуты.

Я набрала номер и подождала. В День благодарения машин в городе было мало, и на улице в основном царила тишина. По Арлингтон-авеню пронеслись два легковых автомобиля, пикап и такси. Когда они проехали, стало даже одиноко.

Голос Генри ответил:

– Алло?

– Генри! – Я словно удивилась, услышав его, хотя сама ему позвонила. – Привет.

– Оливия? Что случилось? Тени вернулись? Хочешь, чтобы я пришёл?

– Нет, дело не в этом. Я просто… не знаю… я хотела поговорить с человеком, который не живёт здесь. – Напротив автомата на кирпичной стене филармонии ярко-зелёной краской было написано: «Деньги – это любовь». – Иногда, когда я слишком долго нахожусь здесь, у меня возникает ощущение, что в мире, кроме концертного зала, больше ничего нет. Понимаешь?

– Думаю, да. – Генри помолчал. – Оливия, извини, но у нас праздничный обед. Не хочу, чтобы меня отругали. Если, конечно, тебе не нужна помощь.

– Конечно. Прости.

– Я бы пригласил тебя, но мне кажется, это семейный праздник, и всё такое.

Пока он не сказал это, я не осознавала, как сильно хочу побывать в гостях у Генри. У них на столе наверняка индейка, и вообще там настоящий дом.

– Ничего.

– Слушай, Оливия…

– Да.

– У тебя всё будет хорошо. Увидимся завтра в полночь, да?

– А твои родители не будут возражать?

В трубке что-то треснуло.

– Нет. Они даже не узнают, что я уйду.