Следователь ОГПУ был вынужден признать, что, согласно журналу дежурств, я сдал печать вместе с другими «атрибутами власти» своему сменщику. Следователь был явно недоволен таким поворотом дела и начал задавать мне разные другие вопросы.

– Вы давно состоите в партии, товарищ Кривицкий? – спросил он.

Мне не понравился его тон, и я не собирался опускать руки.

– Вы не имеете права задавать мне такие вопросы, – ответил я. – Вы знаете, какой пост я занимаю. Я не могу подвергать себя дальнейшему допросу, пока не свяжусь с моим начальником, товарищем Берзиным. С вашего разрешения я хотел бы позвонить ему прямо сейчас.

Я позвонил Берзину, шефу военной разведки, объяснил ему ситуацию и спросил, могу ли отвечать на вопросы о себе, не имеющие прямого отношения к делу.

– Ни слова, пока я не свяжусь с вами, – ответил Берзин. – Я перезвоню минут через пятнадцать-двадцать.

Следователь ОГПУ демонстрировал нетерпение, вышагивая взад-вперед по кабинету. Через двадцать минут позвонил Берзин.

– Отвечайте только на вопросы, непосредственно касающиеся дела, – проинструктировал он меня.

Я передал трубку следователю, и Берзин повторил свое указание.

– Хорошо, – недовольно сказал следователь. – Вы можете идти.

Я вернулся в свой кабинет. Менее чем через полчаса ко мне зашел молодой человек в очках, похожий то ли на студента, то ли на ученого. Он работал в нашем отделе на Ближнем Востоке. В партии он не состоял, и к нам его взяли исключительно за знание персидского языка.

– Знаете, Кривицкий, – сказал он мне с явным испугом, – меня в ОГПУ вызывают.

– А в чем дело? – отозвался я. – Вы не дежурите. Ведь так?

– Конечно нет, – ответил он. – Мне этого не доверяют. Я же не член партии.

Молодой человек, похожий на студента, отправился в ОГПУ и назад больше не вернулся.

Через несколько дней пропавшая печать «нашлась». Я был совершенно уверен, что украли ее сами работники ОГПУ, чтобы попытаться взять под свой контроль спецслужбу и убедить политбюро в том, что ОГПУ должно расширить свои шпионские операции внутри нашего отдела. Разведка ревностно охраняла свою независимость от посягательств и была одним из последних инструментов советского аппарата, который тоже попал в конце концов в лапы секретной полиции. Но это произошло примерно через десять лет после той провокационной попытки в январе 1929 года.

ОГПУ было большим мастером в создании инцидентов такого рода. Убедив сначала большевистскую диктатуру, а потом и лично Сталина в том, что их выживание зависит от их неусыпной бдительности, ОГПУ распространяло свою власть до тех пор, пока не превратилось в государство в государстве. Одна из наиболее ужасных и жестоких особенностей работы этого учреждения заключалась в том, что, начиная «расследование», оно совершенно не ставило перед собой цели раскрыть преступление. Оно работало лишь для того, чтобы пополнить список очередной жертвой. И это обстоятельство не оставляет сомнений относительно судьбы нашего персидского «студента».

В стране, где верховный правитель относится к любому выражению противоположного мнения как к прямой угрозе, становится закономерным превращение тайной полиции в почти что господина самого господина.

История ОГПУ начинается в декабре 1917 года, через месяц после большевистской революции, когда Ленин послал меморандум Дзержинскому, польскому ветерану-революционеру. Это послание представляло собой черновик декрета, учреждающего организацию для борьбы с «контрреволюцией, спекуляцией и саботажем». Меморандум и положил начало созданию Чрезвычайной комиссии, наделенной властью бороться с врагами большевистского правительства. Чрезвычайную комиссию стали называть по первым буквам – Чека, или ЧК. Она превратилась в инструмент террора и массовых казней летом 1918 года, после покушения на жизнь Ленина и убийства большевистского вождя Урицкого.

Первый начальник Чека, Феликс Дзержинский, был безжалостным, но абсолютно неподкупным и безупречным революционером. Во время Гражданской войны он послал на смерть бессчетное количество человек, поскольку был убежден, что нет другого пути защитить советский режим от его «классовых врагов». Несмотря на все ужасы, ассоциирующиеся с названием Чека во время первых лет большевистской революции, ни самим Дзержинским, ни большинством его верных помощников не двигало что-либо иное, кроме как крайне фанатичное желание выполнять функцию карающего меча революции.

В то время люди не боялись тайной полиции, по крайней мере те, кто честно работал на Советское государство.

Постепенно Советское государство становилось все более и более тоталитарным, и, когда сама большевистская партия оказалась жертвой того, что произошло в 1917 году, тайная полиция начала забирать себе все большую и большую власть, террор стали осуществлять ради самого террора, а бесстрашных революционеров постепенно сменили жестокие, развратные и аморальные палачи.

В 1923 году тайную полицию переименовали из ЧК в ОГПУ – сокращение от первых букв русского названия – Объединенное государственное политическое управление. Изменение названия имело своей целью избежать неприятных ассоциаций, но новое имя вскоре начало вызывать еще большие ассоциации с террором, чем старое.

ОГПУ осталось в том же здании, где раньше располагалась Чека. Его называют Лубянка. До революции там находилась страховая компания. Первоначально зеленый дом, чей фасад выходил на Лубянскую площадь, был пятиэтажным. Но в начале 1930 года к нему пристроили дополнительные помещения, включая и три новых этажа из желтого кирпича, и роскошное одиннадцатиэтажное здание с цоколем из черного мрамора.

Главный вход на Лубянку все еще находится в старом здании, рядом с которым расположен большой барельеф Карла Маркса. Есть и другие входы – с улиц и переулков. В действительности все здания в непосредственной близости к площади принадлежат ОГПУ, там обитают его люди.

Архитектурный ансамбль старого и нового зданий ОГПУ стоит на возвышении и представляет собой одно из самых примечательных и красивых мест города. Только высшие офицеры ОГПУ могут проходить через главный подъезд со стороны Лубянской площади. Простые граждане должны получать пропуск в бюро пропусков ОГПУ со стороны улицы Кузнецкий Мост, напротив Наркомата по иностранным делам. У бюро пропусков всегда стоят длинные очереди: родственники, жены, друзья надеются получить разрешение на свидание с заключенным, передать письмо или пакет с едой и вещами. Достаточно лишь взглянуть на эти очереди, чтобы понять политику советской власти в определенный период. В первые годы правления большевиков здесь стояли жены офицеров и купцов. Позже стали преобладать родственники арестованных инженеров, профессоров и специалистов. В 1937 году я видел длинные очереди из людей, принадлежащих уже к советскому поколению, видел родных и близких моих друзей, товарищей и коллег.

Внутри здания на Лубянке, в его длинных темных коридорах охрана стоит через каждые двадцать шагов. У посетителя извне пропуск проверят не менее трех раз, прежде чем он войдет в какой-либо кабинет ОГПУ.