пролетел над Юрьевкой к дикому восторгу местных мальчишек, после чего прозвали его летчиком. Когда дядю Колю взяли в армию, то определили помощником техника в авиационный полк. Там-то и встретились они с отчимом. Во время войны погибла Колина семья вся разом, свой, советский танк прямой наводкой расстрелял хату и раскатал ее гусеницами, превратив в пыль за то, что пьяный немецкий пулемётчик открыл огонь из окна. Вернувшись домой, не выдержал этого известия дядя Коля, умом тронулся, ночью облил себя керосином и поджег. Страшно обгорел, но люди и врачи спасли.

С тех пор при росте метр восемьдесят весил он чуть больше полста килограммов и ел меньше, чем пил. Приютила его вдова Василина, женщина крупная и очень добрая, не будь ее, пропал бы. Славился он тем, что мог отремонтировать любой механизм, и оживали в его руках любые моторы, в том числе лодочные, многие рыбаки на побережье пользовались его услугами. Встреча старых однополчан была случайной, и отчим вряд ли узнал бы Колю, да увидал на стене фотографию, где они вместе с ним на аэродроме в Кубинке в сорок втором, а когда Коля длинно и витиевато выругался, сомнений не осталось.

Теперь Коля сам в море не выходил, гостей-рыбаков из города у него бывало много, и каждый оставлял столько рыбы, что для проживания хватало. Приплачивали неплохие деньги за хранение инвентаря, надувных лодок и мелкий ремонт.

За три дня рыбалки дядю Колю я не видал, и в последний вечер отчим пригласил зайти с ним в хату к хозяину. Тот сидел за столом так, чтобы быть в тени, подальше от настольной лампы, и я его так и не разглядел. Из сказанных им двух десятков слов только пять были не матерными, и, завершив знакомство, отчим отправил меня во двор. Я прошел в сад. Стоял безветренный теплый вечер последнего дня сентября. Спать не хотелось. Вышел за околицу в степь, сел на брошенную телегу без колес и стал думать, как мне начать разговор с отчимом. Уезжать, не поняв причины обострения их отношений, не хотелось, но вмешиваться, не выяснив их, не имел права.

Отчим появился внезапно, сел рядом. — Ты рассказал мне о своей работе не всё, — заговорил он, — как я понимаю, матрос это что-то вроде стажера? Не затянулась ли твоя стажировка?

Я вспомнил последний разговор с капитаном, рассказал отчиму его содержание. Он выслушал молча и вновь спросил: — Ну а сам-то ты, что думаешь?

— Не зря же я учился, да и матросом времени не терял. Думаю, что мог бы быть неплохим специалистом.

В этот момент трактор, вспахивающий землю под озимые, подошел близко к нам, и отчим, спрыгнув с телеги, шутливо сдернул меня с нее.

— А ну-ка пошли, специалист, — и направился к остановившемуся трактору.

При нашем приближении тракторист остановил двигатель, сел на траву и закурил.

— Добрый вечер, отец, — поздоровался отчим, — можно мы рядом посидим?

— Отчего ж нельзя, можно, — в его усталом голосе не было и намека на недовольство. — И который тебе годок пошел, сынок? — обратился он к отчиму.

Тот к моему удивлению ответил серьезно: — Шестой десяток разменял.

— Ну, мы с тобой ровесники, получается. И что ж тебя, мил человек, привело? Чего спросить хочешь или так, покурить вместе?

— Вот молодежь, — отчим указал на меня, — интересуется. — Ты, отец, специалист или как? Он сам-то у нас по-казенному специалистом числится, а чувствую, что сомневается.

Тракторист поднялся, влез на трактор, включил фары, осветив край вспаханной земли, вытащил метровую деревянную линейку из-за сиденья. — Я пахать начинал с конной тягой в десять лет, в четырнадцать сел на трактор. Семь лет на танке, а это уже пятый трактор в моей жизни. Возьми, — он протянул мне линейку и карманный фонарик, — и замерь борозду. По заданию она мне на локоть, по-вашему, чуть больше, чем на сорок сантиметров, дадено.

Мы промерили более десятка борозд, глубина всех была чуть больше сорока. — Выходит, отец, ты большой специалист, и я в этом не сомневался, — подытожил отчим.

— А в чем вопрос-то? — поинтересовался тракторист.

— А вот сын училище закончил на капитана дальнего плавания, и два года матросом проплавал. Считает, что может быть штурманом, неплохим специалистом.

Тракторист снял кепку, вытряхнул о колено из нее пыль, почесал затылок. — Я в морских делах не силен, не кумекую, но скажу тебе так. Вот, положим, фрукт на дереве для созревания срок определенный имеет или пашеничка наша. Ты зеленый абрикос или грушу, — обратился он ко мне, — есть станешь? А ежели мы зерно раньше соберем, хлеб из него спечешь? Нет. Вот и специалист так же, созреть ему нужно, как фрукту, не то и понос с ним заработаешь.

Отчим тихо засмеялся и неожиданно спросил: — Ну, а если фрукт или пшеничка переспеют, то как?

Собеседник опешил. Потом, немного подумав, сказал примирительно: — И то верно. Если во время не поспеешь, пропадет фрукт, и пашеничку не соберешь — осыплется!

— Так как же быть, отец?

Тракторист опять почесал голову, влез на трактор. — А что тут придумаешь? Голову иметь надо, кумекать, чтобы этот срок узнать и во время все сделать. Вопрос ты мне трудный задал, мил человек. Его одному не решить. Старики наши завсегда такое миром решали, а сейчас молодые все сами хотят, нас не спрашивают. А знаешь, может и правильно. Мы такое понаделали, что им долго ломать придется, а ломать — не спрашивают. Специалист? Я не специалист, я хлебороб. Это вам есть время башку ломать, а мне пахать надо. Так что поехал я.

Он запустил трактор и вскоре скрылся за бугром на фоне гаснущей вечерней зари, и только шум двигателя некоторое время доносился до нас.

— Ну что, понял? — спросил отец.

— А ты? — И мы оба рассмеялись.

Когда мы улеглись, пришла Васелина, принесла кислуху (домашнюю ряженку), деревянные ложки и села в ногах. Кислуха была густой и жирной, с толстой корочкой и необыкновенно вкусной. Когда мы с ней расправились, она промолвила, горестно вздохнув:

— Умирает наш дядя Коля. Этой зимы не переживет. Так уж вы, Ляксандр Василич, не стесняйтесь, ежели попросит стаканчик, преподнесите. Как не остаканить несчастного человека. Вы ушли, а он мне и говорит: — Видала у Василича какой сын? А у меня никого, только ты, и то не жена, а хозяйка, только работник — то я хреновый. Так и сказал, серьезно и первый раз без матюгов. А всё война проклятая, у его Серафимы пятеро детей было, и всех зараз.

Она