— Хочу написать письмо двум девушкам. Можно? Можно мне им написать?

Доктор-неумейка не скрывает своего удивления.

— Ты хочешь написать своим жертвам? То есть, я имею в виду, тем двум девушкам? Ты хочешь им написать?

Доктор Мандерс реагирует гораздо спокойнее:

— Можно, Беньямин. Только я не знаю, захотят ли они получить твое послание. Но написать ты, безусловно, можешь, и я готов тебе в этом посодействовать. Во всяком случае, я хотел бы прочитать то, что ты напишешь, а затем переговорить с адвокатами. Они выяснят, куда направить письмо, и тебе останется только надеяться, что оно дойдет до адресата. Хорошая идея?

Я не знаю, хорошая это идея или нет, но киваю. Поля за окном поезда помогают мне собраться с мыслями и начать сочинять письмо.

По возвращении в больницу я прошу побыстрее отвести меня в мою комнату. С блокнотом Марики я опускаюсь на пол и сажусь по-турецки, и спотыкаюсь уже на обращении. Уважаемая… нет. Дорогая… Боже, нет.

Привет, Иммеке,

Я пойму, если ты не станешь читать это письмо, и могу вообразить, какое отвращение ты испытаешь, если все-таки его прочтешь. В любом случае я хотел бы тебе признаться, что я бесконечно сожалею о содеянном.

Я чудовище. По крайней мере в твоих глазах, и сейчас это самое важное. При одной лишь попытке представить себе, какое зло я тебе причинил, мне становится ясно: то, что я наделал, никогда не исправить.

Свою вину я буду нести на себе до конца своих дней. Пока не сломлюсь под ее тяжестью. Моя жизнь уже никогда не будет прежней. Отныне она будет пронизана раскаянием, стыдом, виной и страхом.

Я бы все отдал, чтобы хоть как-то тебе помочь. Если у тебя есть что спросить, напиши мне, и я постараюсь ответить.

Скорблю и сожалею,

Беньямин

Закрывая свою шариковую ручку, я понимаю, что из затеи с письмом ничего не вышло. Зачем, собственно, я пытаюсь ей что-то написать? Осознание вины всегда приходит с опозданием. Это мое осознание, и потому это скорее письмо самому себе.

Я читаю его еще раз, только теперь снизу вверх, абзац за абзацем. Мое собственное имя становится обращением.

Я не могу исправить то, что разрушил, но мне необходимо жить дальше, и я захлопываю блокнот, как книгу.

Сегодня день переезда. И я начинаю его с того, что прыгаю на радиобудильнике. Это наш последний номер. Не то что бы я больше не желаю быть разбуженным, но «Seiko» больше мне не союзник. С треснутым дисплеем он исчезает в мусорном мешке, забитым разным хламом, не нужным ни мне, ни другим пациентам.

Вчера я уже попрощался со своей группой. Я заказал для них еду из китайского ресторана, торт-мороженое и взял напрокат фильм. К счастью, это было формальное прощание; во время десерта половина народу вообще забыла, по какому поводу пир. Я получил открытку «Удачи» с одиннадцатью подписями. Пять из которых были сделаны одним и тем же почерком. В общем, прощаться оказалось не так уж трудно.

Тем более что прощание все равно не окончательное. В ближайшие недели я должен буду захаживать сюда на час-другой. Доктор-неумейка останется моим психиатром. Это мне на руку, ведь тогда я смогу иногда болтать с Марикой или с Франком.

С тех пор как я с головой погрузился в свое излечение, я шел на поправку семимильными шагами. Сейчас мне кажется, что именно моя настенная роспись способствовала быстрому решению по моему освобождению. Ее постоянно упоминали в разных оценках и отчетах.

Все мои пожитки умещаются в одну картонную коробку, которая, собранная, уже стоит в углу гостиной. По заведенному ритуалу, я приступаю к последнему прощальному кругу. Лично я бы в один присест оторвал пластырь, чтобы не продлевать боль.

Сначала я поднимаюсь на второй этаж, в ателье Изабель. Она, разумеется, устроила целый спектакль. Из-за широкой розовой юбки, которую она надела, кажется, что она заблудилась в шкуре, содранной с розового слона. Когда она в третий раз меня обнимает, пытаясь затянуть в свой мир, я почти могу поклясться, что ее рука у меня между ногами.

При финальном «не прощай, а до свидания» она вручает мне статуэтку розового Будды.

— Если поставишь его лицом к двери, он защитит тебя от нежеланных гостей.

С этой мыслью я отваживаюсь сказать ей последнее «до свидания» и, пообещав сдержать слово, получаю разрешение удалиться.

Этажом ниже располагается слесарная мастерская. Для начала я отдаю честь шефу. Он должен знать, сколько солдат у него осталось. Меры безопасности превыше всего. Усы шефа выпаливают последний жизненный урок. Номер триста двадцать пять:

— Приступая к чему-то новому, семь раз отмерь и один раз отрежь! Халтуры никто не терпит.

Я беру совет шефа на вооружение и направляюсь к своему рабочему месту, где надеюсь найти Франка.

Франк считает лишними подобные сантименты. Он громко вопрошает, зачем я пришел, и театрально отворачивается к станку.

— Зачем нам прощаться, старина? Ты разве не слышал? Меня скоро отпустят! Они еще, правда, этого не знают, но иначе быть не может! Через полгода пересмотр моего досье. В следующий раз увидимся у меня дома, в Марокко. Посидим на солнышке. За чаем и настоящей едой. Вкусной едой. Марокканской едой. Приготовленной моей женой. В больших количествах.

И он пылко сжимает мой бицепс.

— Удачи тебе, дружище. Не волнуйся. Сделай что-нибудь стоящее там, на свободе. И вспоминай иногда обо мне. Ты же еще зайдешь, да? И оставь свой адрес. Черт возьми, я буду по тебе скучать. Кому нужно это дурацкое прощание!

И он по-взрослому меня обнимает, смахивая слезы рукавом комбинезона.

— Это не слезы, это темперамент. Тебе этого не понять, ты для этого слишком белый! А теперь проваливай.

Кабинет доктора Мандерса находится в другом крыле здания. Я еще никогда там не был, обычно он приходил ко мне сам. В отсутствие рабочего стола кабинет похож на гостиную. Повсюду разбросаны журналы, а в углу возвышается книжный шкаф. Я сажусь на кожаный диван с множеством цветастых подушек. Если меня что-то и восхищает в докторе Мандерсе, так это его спокойствие. Царящая вокруг него атмосфера безмятежности заразительна, и ты мгновенно ею проникаешься. Такое ощущение, что с тобой больше ничего не может случиться.

— Я заварил тебе кофе, Беньямин. По-моему, ты большой любитель.

— Да, спасибо, доктор Мандерс.

— Оливер, мы же договорились, верно?

— Спасибо, Оливер. Я зашел попрощаться. И принес вам маленький подарок, — я протягиваю ему картину, которую нарисовал для него. Это небольшая прямоугольная картина маслом с изображением песочных часов.