Как Мокша – первый человек, столкнувшийся с элем, так и этот эль – первый, прорвавшийся в мир людей. Он пока настолько слаб, что его и ребенок легко прикончил бы. Эль еще во многом не разобрался, но дряхлый, опытный ум болота, который он несет в себе, велит ему не спешить. Изучить Мокшу до последней клеточки, до последнего нерва. Мысли, чувства, желания. Понять, как устроены люди, чтобы можно было управлять ими, потому что без людей этот мир элям не освоить. Здесь все пока враждебно им.

Пальцы-корни продолжают греться в крови у Мокши, потом один из тончайших корней по артерии скользит ему в мозг, и Мокша ощущает вдруг волчий голод. Такой, что он готов грызть даже собственные руки. Потом уже только понимает, что это не его голод, а голод эля. Тот на время сделал для него прозрачными собственные свои ощущения. Зачем? Ага, вот зачем! Чтобы быстро расти, элю нужны силы. Мокшу он бережет, не выпивает его досуха, хотя мог бы высосать из него всю жизненную энергию за считаные часы.

– Что тебе нужно? Как тебе помочь? – Мокша не замечает, что спрашивает это вслух.

Он не так наивен. Понимает, что пшенной кашей, медом и репой эля не накормишь.

И сразу же Мокша видит ответ. Элю нужен Птенчик! Он, как и все пеги, связан с двушкой. Жеребенок появился на свет здесь, на соломенной подстилке в пегасне, и никогда не был на двушке, разве что в материнской утробе, но его кровь – это кровь двушки, и плоть его – тоже плоть двушки. Мокша так дергает руку, что корни мгновенно вылетают у него из пульса, а сам эль как жаба врезается в стенку земляного хода. Карлику больно. Он съеживается, отползает.

– Нет! – срывающимся голосом вопит Мокша. – Ты его не получишь! Не получишь, понял?! Ты подохнешь здесь, в яме! Я тебя камнями завалю!

Он кричит, но в его крике нет глубинной убежденности. А раз так, то нет и силы. Эль слабо шевелится, пытаясь подняться. Наконец поднимается и медленно, как пингвин, ковыляет к Мокше. Его глаза тлеют в полутьме, и взгляд их обжигает.

Мокша осекается и, цепляясь, начинает быстро карабкаться по веревке с узлами. Ему страшно, причем страшится он не эля, а себя. Оказавшись наверху, он бросается в пегасню и долго обнимает Стрелу и Птенчика.

– Я никому вас не отдам! – шепчет он.

Стрела тревожно обнюхивает Мокшу: от него опять пахнет болотом. Хотя едва ли она осознает, что это болото. Для нее это просто запах смерти. Птенчик прыгает вокруг них. Не жеребенок, а сгусток жизни и радости.

– Эй, все хорошо? Что с тобой? – спрашивает кто-то рядом.

Это Митяй.

– Н-ничего! – выпаливает Мокша.

Митяй не расспрашивает. Он только что вернулся из нырка. Уставший, с синими подковами под запавшими глазами, он ставит Ширяя в денник. Мокша стоит с ним рядом. Никогда прежде он не видел Митяя таким измученным. Несмотря на это, Митяй наполнен внутренним счастьем, точно соты медовые за щекой держит.

– Подставь ладонь! – требует вдруг Митяй.

Мокша послушно подставляет ладонь.

– Одной мало! Давай две!

Мокша подставляет и другую руку тоже. Митяй переворачивает сумку. В ладони щедро просыпаются блестящие фигурки. Их множество. Они теплые, и в них живет еще жар горна. Птицы с женскими головами, кентавры, русалки, коротконогие, смешные в своей картинной грозности львы.

– Вот! – говорит Митяй. – Работа была ого-го – сам не верю, что закончил! Если б Мещеря Губастый не помог кузню наладить, ни за что бы не справился. А уж как через болото проносить было… Сам там едва не остался!

– А те… другие, из маленького самородка? Тоже отлил? – с волнением произносит Мокша.

Митяй становится серьезным.

– Уникумы? Они еще на двушке… Страшновато мне их нести! По одному буду, – отвечает он.

– Почему те по одному, а эти сразу?

– Эти послабее. А с теми не все так просто. Болото кипит как бешеное. Паутиной весь тоннель обвит, жуть всякая мерещится. И по одному-то едва протащить рискну. Очень уж они болоту нужны.

– Зачем? – жадно спрашивает Мокша.

– Нужны, – повторяет Митяй. – Ну, отдавай фигурки! Пойду Титу Михайлову покажу и всем нашим!

Митяй забирает фигурки и уходит, унося с собой свое выстраданное счастье. Мокша смотрит ему вслед. Его грызет зависть. Никогда он не станет таким же, как Митяй. Митяй не человек уже, а сплошной самоотверженный порыв, и оттого его жизнь бронзовеет на глазах, становясь памятником. Хотя сам Митяй едва ли это понимает, а если бы понял, памятник в мгновение ока разрушился бы.

Нет, он, Мокша, другой! Ношу Митяя ему не поднять, так далеко, как Митяй, не нырнуть. Значит, его единственный путь хоть как-то сравняться с Митяем – эль. А элю нужен жеребенок. Если ему отказать, то все дары исчезнут и новых уже не будет. В душе Мокши, уже частично слившейся с элем, возникнут пустоты, которые заполнит боль. Он, Мокша, станет страдать, а рядом будет ходить Митяй, и в нем Мокша будет постоянно ощущать то затаенное самодостаточное счастье, которое его так бесит.

– Титу Михайлову показать? – повторяет Мокша словно с угрозой. – Что ж… показывай… Дело хорошее!

Еще день или два Мокша борется с собой, а затем начинает ночами носить липкого карлика к Птенчику и прикладывать его к шее жеребенка. Он убеждает себя, что это мелочи. Ничего опасного. Ну выпьют у него немного сил, что из того? Он, Мокша, проследит, чтобы у Стрелы было побольше молока, станет выпасать ее на пригорках, где самая лучшая трава. Нырять на ней не будет, чтобы она постоянно находилась со своим стригунком.

Мокше удается совершенно убедить себя, что то, что он делает, не опасно. Да, Птенчик вялый, но мало ли отчего. Дни дождливые, солнца мало. Вот сейчас солнышко выглянет, и тогда…

Но этого «тогда» не наступает. Однажды утром Птенчика обнаруживают мертвым. Маленькое тело жеребенка выглядит так, словно оно долго пролежало в горячем песке. Глаза широко и укоризненно распахнуты. Стрела нависает над ним и удивленно толкает его носом, не понимая, почему жеребенок не встает. Думая схитрить, отходит в сторону, притворяясь, что пошла пастись, чтобы Птенчик следовал за ней. Возвращается, опять толкает носом. Все ладное тело кобылы выражает не горе, а недоумение. Ни одно животное не может понять, что такое смерть.

Мокша рыдает в голос. Грозя замуровать эля, швыряет в колодец с десяток крупных камней. С силой бросает, с ненавистью самой искренней, хотя прекрасно знает, что без толку. Эль безопасно лежит в нише. Чтобы прикончить его, надо спуститься по веревке и там, уже без всяких проклятий, деловито тюкнуть обухом топора. Пока что это возможно, хотя эль и вырос за последние дни едва ли не вдвое. Но этого Мокша почему-то не делает, ограничиваясь бессильными криками.