— Ладно, помолчи немного, болтунья, — смущенно заворчал Банда, вдруг сообразив, что они не одни и на них, откровенно любуясь своими детьми, смотрят родители Алины…

* * *

— И все же я не понял — где ты пропадала столько времени? И почему не позвонила?

Они лежали в постели, и Алина по своей «кошачьей» привычке прижималась к нему всем телом, забросив на него согнутую в колене ногу.

— Саш, ты еще не успокоился?

— Да нет, я спокоен и не злюсь. Просто мне действительно интересно, почему ты даже не позвонила ни разу? Мы ведь беспокоились.

— Сначала мы с шефом и бухгалтером оформляли документы на мой гонорар, затем поехали в банк…

— Напомнить тебе, что банковский день у всех заканчивается примерно в обед?

— Господи, ясно же, что мы договорились заранее и нас специально ждали! Извини, мы перекачали через этот банк такую сумму — неужели ты думаешь, что нам не пошли бы на кое-какие уступки?.. Но даже не в этом дело. Конечно же, я не была до десяти в банке.

— Естественно.

— Наши намекнули в шутку, что мой успех надо отметить, и неожиданно босс поддержал их, серьезно заявив о том, что это первый столь крупный гонорар в нашей фирме и что это событие на самом деле достойно того, чтобы отпраздновать его по-настоящему.

— И что же?

— И шеф пригласил нас всех в ресторан. За счет фирмы — в честь успешного завершения дела.

— Всех?

— Ну, конечно, уборщицу не позвал… Слушай, Александр, почему ты весь сегодняшний вечер задаешь мне дурацкие вопросы?

Алина даже слегка отстранилась от мужа, приподнявшись на локте, и попыталась в ночной темноте рассмотреть выражение его лица.

— Алина, а что, из ресторана тоже никак нельзя было позвонить?

— Сашка, черт побери!.. Сюрприз я тебе сделать хотела, понятно?! — не на шутку рассердившись, она резко села в кровати, обиженно отвернувшись от Банды. — Ну что ты меня достаешь? Так ревнуешь, что ли?

— А ты думала нет? — Сашка приподнял у нее на спине коротенькую и тоненькую ночную рубашку и прикоснулся губами к нежной коже. Он начал целовать ее сверху, почти между лопаток, постепенно опускаясь все ниже и ниже.

Алина, поддавшись чувству, выгнула спину и издала странный вздох, не в силах спокойно реагировать на его столь нежные и возбуждающие прикосновения.

— Сашка, с ума сошел!

— А как ты думаешь, — шепнул он ей в спину, не прерывая своего замечательного занятия, — такую красавицу, как ты, разве можно не ревновать?

— Саша!

— Разве можно спокойно жить рядом с тобой?

— Ты меня сводишь с ума!

— Это ты меня сводишь с ума. Самим своим существованием.

— Ох! — страстно выдохнула Алина и вдруг резко повернулась к нему всем телом, припав к его груди. — Ты у меня сейчас получишь, ревнивец старый!

И с этими словами она, обхватив его голову руками и не давая ему ни малейшего шанса вырваться, впилась ему в губы долгим поцелуем, в котором утонули они оба, отдаваясь ему страстно и нежно.

Банда нежно гладил ее по спине, поднимая ее ночную рубашку все выше и выше к плечам.

Его руки, как казалось девушке, одновременно ласкали ее тело сразу в двадцати местах, и она чувствовала, как тает и расслабляется под его ласками.

Оторвавшись на мгновение от его губ, она стянула мешающую теперь рубашку и снова упала на него, прижимаясь к нему грудью.

В темноте Банда не видел ее тела. Он лишь чувствовал, как нежно касается его груди ее сосок, и это ощущение сладкого розового острия на его теле наполняло его жгучей, безумной страстью. Казалось, вот только что его руки скользили по ее спине, нежно и ласково повторяя все ее изгибы. Но уже в следующую секунду его теплая сильная ладонь скользнула ниже, деликатно, но одновременно и страстно сжав ее ягодицу.

Алина охнула.

Это прикосновение переменило все — если до этого мгновения страсть, разбуженная в ней его поцелуями, была тихой, задумчивой, нежной, то теперь она стала острой, пронзительной. Она не давала ей спокойно дышать. Она не давала никаких шансов спокойно реагировать на его прикосновения. Она не давала никаких сил сдерживаться, и движения девушки из грациозно-медлительных вдруг, — сделались резкими, нетерпеливыми, хищными.

Вытянувшись на нем, она обхватила бедрами его ногу, неосознанными толчками живота стараясь прижаться к нему все плотнее и плотнее.

Он взял ее теперь за ягодицы обеими руками, чувствуя их бархатную упругость и прижимая ее всю к себе, как будто помогая ей в, ее движениях навстречу ему.

Алина тихонько застонала, не в силах больше сдерживаться, и едва не укусила его в губы, полностью подчиняясь захлестнувшему ее дикому желанию.

Она чувствовала, как что-то твердеет под ней все сильнее и сильнее, и мощь эта слегка пугала ее и неотвратимо притягивала к себе.

Резко раскинув ноги и обхватив бедрами тело мужа, она решительно сделала то, чего ей так хотелось — она не отдавалась теперь ему, она брала его сама, получая его и одновременно отдаваясь ему всем своим существом, страстно и горячо впитывая в себя его ласки, которые с каждой минутой становились все более необузданными.

Теперь дыхание у обоих было резким, хриплым, нетерпеливым, по-настоящему бешеным и хищным.

Будто два одинаково мощных зверя схлестнулись в дикой битве друг с другом не на жизнь, а на смерть.

Победу одержали оба. Она возвестила о себе страстным криком женщины и сдержанным рычанием мужчины.

Обессиленная, Алина упала на грудь мужа, всхлипывая и целуя его одновременно.

Две слезинки скатились на его грудь из ее глаз, но разгоряченный Банда даже не заметил их, благодарно и нежно поглаживая ее по все еще вздрагивающим плечам.

Это были слезы счастья и любви — у женщин подобное не редкость…

* * *

Туристическая фирма, услугами которой решил воспользоваться Самойленко, назначила выезд на четыре утра, чтобы за сутки успеть проехать Беларусь, Польшу и попасть в Словакию, а за следующие сутки добраться до Италии.

Без пятнадцати четыре Николай занял свое место в автобусе и огляделся.

Контингент пассажиров комфортабельного высокопалубного «Мерседеса» был, на его счастье, как на подбор — что называется, на все вкусы. Интересно, что и места в салоне будто специально были распределены так, чтобы группы туристов с разными интересами не смешивались и не пересекались друг с другом, разделенные четкими границами рядов кресел.

Переднюю часть салона занимали старушенции лет пятидесяти-шестидесяти. Они представляли ту часть коммерсантов-спекулянтов, которые «врубились» в систему давным-давно, без сожаления расставшись с работой на государство, начав еще в горбачевские времена с торговли столь дефицитной после знаменитого указа водкой, затем сигаретами, уж потом польскими товарами, привнеся в лексикон белорусов выражение «курица — не птица, Польша — не заграница». И, наконец, накопив кое-какое состояние и выкупив места на столичном рынке-стадионе, эти старушенции занялись более «серьезным» бизнесом. Посадив в торговые палатки дочек-сыновей, они сами каждые две недели отправлялись в шоп-туры то в Италию, то в Турцию, а кто и еще дальше — в Эмираты например.