«Извини браток, но очень надо.», изъял стул из-под попы курящего за столом молодого человека в, перешитом из шинели, коротком бушлате. Так, мы и просидели эти несколько минут до возвращения товарища Гоца — я на стуле, а напротив, три члена военной комиссии, старательно старающиеся не смотреть на меня. Гоц, появившийся из коридора, явился в сопровождении трёх солдат, вооружённых винтовками с примкнутыми игольчатыми штыками.

— Вот! — не дойдя до меня пару шагов, член Военной комиссии ткнул в мою сторону пальцем с криво обгрызенным, пожелтевшим от табака, пальцем:

— Арестуйте этого человека.

— Документик мой верните, гражданин Гоц, а то присвоите его себе или в ломбард сдадите. — я старался вывести «бундовца» из себя, одновременно пытаясь найти достойный выход из сложившейся ситуации.

Бундовец саркастически хмыкнул и бросил мне на колени мой мандат.

— Арестовать-то мы можем, оно дело нехитрое. Нам бы какую записку? — Низким голосом прогудел один из солдат: — Куда арестованного вести и за что?

— Одну минуту, господа! — Гоц бросился к ближайшему столу и что-то начал нервно писать на клочке бумаги, брызгая чернилами во все стороны:

— Вот, здесь всё написано! Неустановленная личность, явный шпион.

— И куда его везти? В Петропавловку или куда ещё? — солдат держал бумажку от Гоца вверх ногами, читать он явно не умел.

— Конечно, такую сволочь необходимо доставить в крепость!

— Вставай барин и не балуй. — фигуры в серых шинелях расступились, давая мне дорогу.

Я продолжал раздумывать, покачиваясь на стуле. В Петропавловскую крепость мне идти не хотелось, я же числился в розыскных листах, как лютый пулемётчик и хладнокровный убийца сотен мирных жителей. Как вариант был сдёрнуть кольцо с гранаты, украшенной табличкой «химическая», кинуть в толпу революционной общественности и, пользуясь неминуемой паникой, попытаться уйти через тысячную толпу вооружённых людей. Звучит лихо, но, боюсь, даже в моём, коматозном сне, этот вариант не прокатит, я просто не пробьюсь через такую толпу.

— Подчиняюсь грубой силе и полнейшему беззаконию со стороны гражданина Гоца. До свидания граждане. Ведите меня бойцы! — я встал со скрипнувшего стула и потопал на выход из комнаты двадцать восемь. На лестнице, ведущей вниз, меня остановили мои конвоиры.

— Тимофеич, погоди-ка. Если мы этого шпиона поведём в Петропавловку, то опять без пайка останемся. — заговорил один из бойцов, придержав меня за рукав шинели: — Давай его вниз, в подвал сведём, где фараоны сидят, а завтра его, вместе со всеми, в крепость и отведут.

— Добро. — самый бородатый солдат и, очевидно, самый авторитетный, кивнул головой и подтолкнул меня к другой лестнице: — Нам туда, ваше добродие.

Снизу, из подвала Таврического дворца, куда мы вчетвером и направились, доносился десяток голосов и тянуло ядовитым ароматом, вездесущий в этом мире, махорки. Чуть не упав на полутемной лестнице, мы наконец, пройдя два пролета, вышли в освещенный парой керосиновых ламп, висящих под потолком, круг света.

В обширном подвальном помещении, по углам, стояли две большие цилиндрические печи, от которых тянуло теплом. На полу, вповалку, расположившись вокруг гудящих печей, лежали, завернувшись в шинели и надвинув на лицо шапки, десяток солдат, чье оружие было составлено в козлы. У широких, кованных металлом, дверей, ведущих дальше в подвал, стоял двухтумбовый стол, за которым сидел военный моряк, с унтер-офицерскими лычками на погонах. На столе перед моряком лежал толстая амбарная книга, стояла чернильница и несколько перьевых ручек. Несколько солдат столпилось у стола, лузгая семечки, сбрасывая шелуху в карман и похохатывали, слушая разгорячённого, подпрыгивающего от возбуждения, юношу, со знакомым мне лицом, одетого в гимназическую форму.

— Ты это, товарищ, арестованного прими. — Тимофеевич сильной рукой отодвинул в сторону самозабвенно вещающего что-то важное для него гимназиста и положил на стол, перед матросом записку от Гоца:

— Вот арестантская записка, а мы пойдём.

— Угу. — матрос, бросив на меня равнодушный взгляд, положил сопроводительную записку от Гоца на раскрытую страницу амбарной книги и вновь повернулся к замолчавшему гимназисту: — И что там дальше было, Сашок?

Мои конвоиры, ни слова не говоря, развернулись и дружно потопали в сторону лестницы, ведущей наверх, а я, скромно встав в уголок, прислушался к рассказу гимназиста.

Этого парня я знал, мы с ним поцапались в аптеке на Невском, когда он приревновал меня к своей барышне. А сейчас он с жаром рассказывал внимательным слушателем, как он, возглавляя группу товарищей, таких же молодых, но хватки, революционеров, штурмом брали гнездо немецких шпионов.

Когда количество убитых лично рассказчиком шпионов превысило десяток, я не выдержал:

— А Акулину вы куда дели, тоже застрелили?

— Как-как- какую Акулину? — Гимназист ошарашенно уставился на меня.

— Ну, когда я двух немецких шпионов убил в кухне этой квартиры, то отправил горничная Акулину запиской за помощью, что, мол, все шпионы умерли, а немецкий резидент ранен и ему нужен доктор. Вы куда после этого девку дели, лишенцы?

— Да никакой девки мы не видели, нам агитатор из завкома сказал сходить посмотреть, мы и посмотрели. Не было там никакой горничной! — лицо гимназиста сделалось плаксивым: — Только немцы дохлые валялись и все.

— То есть, пока вы по набережной телепались и на третий этаж поднимались, резидент немецкой разведки помереть успел? Ну вы и тормоза, ничего поручить вам нельзя.

— А вы кто такой товарищ будете? — военмор переключился на меня.

— Я, товарищ главный корабельный старшина, — чуть-чуть лизнул я самолюбие местного начальника стола: — капитан Революционный народной милиции Мексиканской республики Педро Котов. Приехал к вам помогать революцию делать.

— Правда, юноша? — Я ткнул пальцем в сторону, выпучившего глаза, гимназиста: — вот он меня знает. Видите, товарищи, второй день всего, как приехал, а уже успел явку немецких шпионов разоблачить. Правда, тут же местные юные дарования приписали сей подвиг себе. Да и на здоровье, мы еще много подвигов совершим. А вот то, что в камеру, к царским опричникам засунуть пытаются, это, товарищи, очень обидно. Странные у вас, в России, традиции встречать своих собратьев по революционной борьбе.

— А документы у вас есть гражданин? — задал мне резонный вопрос военный моряк.

— Конечно, товарищ. — я улыбнулся моряку, как другу, товарищу и брату:

— Вот мой мандат, ознакомьтесь.

Краса и гордость Балтийского Императорского флота долго крутил мою бумажку, даже поднял ее вверх, к мутному свету керосинок, пытаясь увидеть что-то на просвет.

— Я интересуюсь, что тут написано, товарищ мексиканец, а то я еще не всеми языками заграничными владею. — моряк вопросительно уставился мне в глаза. — Вот господин гимназист нам мой документ прочитает, он языки иностранные в гимназии точно изучал и мне соврать не даст. — я протянул мандат вспотевшему учащемуся. Гимназист долго вчитывался в короткий текст мандата, что-то бормотал себе под нос, возводил глаза к небу, потом разочарованно