Этот доктор, также немец по своему происхождению, – был, помимо того, еще и настоящим католиком, что в корне неприемлемо для русского человека, воспитанного в духе недоверия ко всем прочим, иным религиям, кроме собственной, православной… Разумеется, мы имеем в виду тех русских людей, которым выпало жить еще в дореволюционной России…

Здесь надо учесть одно обстоятельство… При рождении младенец получил самое распространенное на его родине, среди природных немцев – имя, вполне обычное для них – Фридрих, проще сказать – даже Фриц. Это уже среди русских людей получил он свое, такое, привычное для русского уха прозвание – Федор Петрович.

Сам же Федор Петрович, что мало того, что он происходил из Римской Священной империи, что родился в городе Бад-Мюнстерейфейле (Мюнстерейфайле), расположенном где-то вблизи современного города Кельна… А произошло все это 24 августа (4 сентября) 1780 года. Тогда как умер он уже на земле новой для него родины, в городе Москве. И приключилось с ним это лихо уже 16 августа 1853 года…

Он, Федор Петрович, родился в семье исключительно многодетной, в составе которой было пять братьев и три сестры. Принадлежал, тем не менее, к знаменитому роду, хотя и родился в семействе простого городского аптекаря. Среди видных предков наличествует даже родной дед его, который прослыл даже доктором медицины…

Свое образование Гааз получил в Йенском и Гёттингенском университетах. Там он изучал германистику, философию и какие-то начала довольно робкой еще медицины.

Однако же с медициной, как с весьма обширной, всеобъемлющей наукой, скорее всего, пришлось ему заниматься уже в австрийской Вене. Судя по его дальнейшим разговорам, там ему повстречался знаменитый доктор-офтальмолог Иоганн Адам Шмидт[67], от которого он как-то быстро перенял всю науку успешного лечения глаз, благодаря чему ему как-то ловко удалось вылечить даже одного русского вельможу – князя Репнина.

Со своей стороны, мы предполагаем, что это был, скорее, не он, а его жена, или даже дочь (всего их у князя было даже целых три). Во всяком случае, дело это очень уж давнее, покрытое, как говорится, непроницаемым мраком. Кажется, будучи женой посланника, или же его дочерью, живя в столице Польши, в Варшаве… А до австрийской Вены, как полагаем, госпожа Репнина была в состоянии очень легко и притом – довольно запросто даже добраться. Кроме того, если она и в самом деле была его женою, или же дочерью, повторимся, столь замечательного во всей русской истории, даже славного царского посланника в Варшаве – Николая Васильевича Репнина, – то ей ничего не стоило обратиться к столь замечательному венскому лекарю.

Что нас убеждает в этом, так это, что данный князь преставился слишком рано, в 1801 году, будучи всего лишь на шестом десятке своих собственных лет.

Так вот этот князь и переманил его на русскую службу. Правда, говорят, что это случилось уже тогда, как сам князь уже отдал Богу душу…

* * *

Когда же молодой и слишком перспективный врач впервые появился в Москве, еще двадцатидвухлетний, а случилось это в 1802 году, – он как-то сразу же обзавелся там личным домом. Более того, обзавелся и своими собственными, какими-то, слишком, – даже исключительно белоснежными рысаками.

Кроме того, при своем довольно высоком росте (где-то свыше 185 сантиметров), – он заметно выделялся из толпы окружавших его москвичей.

А еще выделяло его и то, что, по обычаям какой-то старинной моды, давно ушедшей в предание, он продолжал носить на себе такие же старинные аксессуары: жабо, короткие, лишь до колен доходящие панталоны, черные шелковые чулки, громадные башмаки с какими-то старинными пряжками… Не забывал, вдобавок, и пудрить свои волосы, собирая их как-то сзади в довольно широкую косу…

Короче говоря, его еще издали можно было легко узнать…

Да и вообще: вскоре он обзавелся своим суконным заводом. Более того, купил даже целую деревню Тишково, которою владел с 1812 года и вплоть до смерти своей. Правда, всех деревенских своих мужиков – он сразу же освободил от крепостной зависимости, отпустил на полный оброк, лишь бы платили ему положенные в срок деньги…

Однако, уже под конец своей жизни, он каким-то образом растерял все это. Говорили, будто от глубоко затаенной любви к одной милой женщине, которая, вслед за мужем-декабристом последовала в крайне холодную и мрачную Сибирь…

А умер он в тюремной больнице, которую перед этим успел приобрести. В ней он занимал всего лишь две жалкие комнатенки. Там он и проживал вместе со своим слугою, которого подобрал в толпе осиротевших вильнюсских евреев. Кстати, этого слугу он сам воспитал, обучил элементарной латыни, в общем – сделал из него – вполне полноценного человека.

Говорили, что после смерти самого Федора Петровича, этот его пришелец, точнее, его даже приемыш, обучался в Императорском университете в Казани, стал вполне самостоятельным человеком – успешным адвокатом Лейбом Марковичем Норшиным.

* * *

Однако предстоящий разговор у нас нам разговор совсем не об этом…

Скорее всего, он посвящен тому, как перед домом в Малом Казённом переулке, где в былые годы размещалась Полицейская городская тюрьма[68], могло появиться изображение указанного доктора. Правда, – уже в виде достойного памятника…

Все дело в том, что в этой больнице издавна служил врачом Сергей Васильевич Пучков, который, начиная еще с 1906 года, стал даже главным врачом всей этой больницы. А до этого он просто нес службу по тюремному ведомству, то есть – просто служил в ней врачом, в этой же больнице. Так вот: именно этот врач Пучков, став уже главным врачом больницы, и предложил поставить перед ней памятник выдающемуся врачу-гуманисту – Федору Петровичу Гаазу. Причем – настоящий памятник.

Весь сбор средств Пучков взял на себя. Собирали – кто сколько мог. В общей сложности собрали 3200 рублей. Этого как раз и хватило, чтобы изготовить памятник.

А за работу взялся молодой скульптор Николай Андреевич Андреев, которому даже не исполнилось на ту пору еще и тридцати лет…

И вот, 1 октября (18 сентября) 1909 года, к 2 часам дня, – все уже было готово. В присутствии градоначальника Александра Александровича Адрианова, вице-губернатора губернатора Москвы Владимира Федоровича Джунковского, предводителя московского дворянства Самарина Александра Дмитриевича, члена городской Московской Думы Николая Ивановича Гучкова, гласных городской Думы, представителей всех тюремных организаций и прочих, прочих, – и был этот открыт памятник доктору Гаазу.