Полковник поерзал коленом. Наверно, земля была очень жесткая и горячая, а колени у него – уже немолодые.

– Джаса Джонски убили вчера, около полуночи. Кто-то взял да и пырнул его ножом. Воткнул в него нож раз, может, двадцать. Он весь, конечно, в крови. Это не важно – может, он умер от первого же удара, это доктор Тарп так говорит, он не знает, но предполагает. Короче, длинным тонким лезвием, один удар пришелся в сердце. Очень точно, ты понимаешь, девица? Можно подумать, что ножом работал мастер этого дела.

Все это время полковник смотрел на меня, ожидая реакции. Я не то чтобы улыбалась, но и не то чтобы не улыбалась. Я говорила себе: «Винона, ты должна сохранять спокойствие. Ты должна помнить, что этот мир опасен и что ты попала в полосу опасности и должна ее пережить. Будь мудрой, Винона, и переживи ее. Беда приходит всегда, и нет смысла мечтать, чтобы ее не было. А нужно пройти черную полосу насквозь и выйти на другую сторону. Если другая сторона есть».

– Кажется, мне кто-то говорил, что ты любишь носить с собой ножик? Наверно, индейцы часто носят с собой ножи. У тебя тоже есть?

Я нагнулась к правому сапогу, вытащила нож и протянула полковнику.

– Да, длинное тонкое лезвие, – сказал он, разглядывая нож. – Можно, я поближе посмотрю? Ты не против?

Я кивнула, он взял острое орудие, поднес его поближе к глазам и прищурился. Мне показалось, он что-то увидел.

– Видишь, девица – лезвие запачкано красным? Смотри внимательно. Это трудно заметить.

– Это кровь, – сказала я.

– Это кровь, верно, а чья же это кровь? Чья? – повторил он, словно жалобный козодой в сумерках.

– Это я обдирала кроликов для Розали. Она их приносит, а я обдираю. Пег не любит обдирать, ей это не дается.

– А тебе дается? Ты, небось, ловко управляешься с ножом?

– Неплохо управляюсь.

– А ты не думаешь, что это может быть кровь того мальчика, Джаса Джонски?

Он это произнес, будто вел светский разговор в гостиной, – небрежно, между делом.

– Нет. Не думаю, потому как это неправда. Я, может, и не люблю Джаса Джонски, но убивать его у меня тоже никакого желания нету. Я сроду никого не убивала.

– Ты убила знаменитого Толстяка, что ходил под Тэком Петри. Я слыхал. Ты его убила из маленького дамского пистолетика.

– То было в бою. В сражении.

– А ты думаешь, любовь – не сражение? По моему опыту, любовь… любовь – самое яростное сражение, какое только бывает, это уж точно.

Тут он вроде бы перешел с этой мысли на другую:

– Я бы и хотел тебе поверить, девица, но в нашем деле вера немного стоит. Впрочем, законник Бриско говорит, что ты умная. Он тебя назвал своим лучшим помощником, хоть ты и девчонка.

И полковник Пэртон засмеялся странным металлическим смехом.

– Законник Бриско знает меня не хуже кого другого.

– О да, он за тебя ручается, это верно. И я тебе скажу, он мне нравится. Он прямой, как отвес каменщика, это да. Верней верного. Ладно, девица, допустим, ты в этом деле невиновна, тогда давай зададим себе вопрос: если это сделала не умная индейская девушка в штанах, то кто? Вот несколько имен. Ты ведь дружишь со всеми, кто тут живет, – он махнул рукой в сторону дома, – так что, я знаю, не захочешь никого обвинять. Я буду называть имена и глядеть в твои хорошенькие карие глазки, и ты выдашь свои мысли мелкими движениями. Готова?

– Я не знаю, кто мог это сделать.

– И ладно, и ладно. Так. Теннисон Бугеро. Как насчет него? Его прошлой ночью видели в городе.

– Это потому что он ночевал у друзей, прежде чем уехать первым утренним поездом в Нэшвилль.

– Он уехал на поезде в Нэшвилль?

– Да. Он будет там ходить в большой колледж. Законник Бриско выхлопотал ему место. Вряд ли он кого убил перед тем, как сесть на поезд.

– Законник Бриско, значит?

– Да, а мула сегодня утром мальчишка привел обратно. Мы ему дали двадцать центов за труды.

– Видишь ли, я подумал, если мы дознаемся, кто убил Джаса Джонски, то, может, узнаем, кто убил других людей или кто может их убить в будущем. Так у меня голова работает. Надеюсь, ты не против, что я с тобой так откровенен. Дело ополчения – общественное спокойствие и убийства. А шериф Паркманн, если можно его так назвать, говорил, что ты мастерски владеешь ножом.

– Не вижу, откуда бы ему это знать.

– Он сказал, ты один раз угрожала пырнуть его ножом. Может, вот этим самым. – Он вернул мне нож; я сунула его в сапог. – Скажешь, неправда?

– Это вообще ни капельки не правда. Я сказала, что… – Но я не договорила, решив, что объяснение – что я сказала и почему – будет слишком сложным, особенно ввиду того, что оно касалось предложения меня поцеловать.

– Ну как бы там ни было… ладно… Давай попробуем другие имена. Я буду смотреть тебе в глаза и говорить их. Лайдж Маган. Лайдж Маган собственной персоной. Что ты думаешь насчет Лайджа?

Он вперился мне в глаза, как ястреб, следящий за добычей.

– Ничего не думаю, – ответила я.

– Видишь ли, я знаю – если попаду в точку, то у тебя глаза дернутся. Как кролик скачет. Как те самые кролики. Которых, ты говорила, обдираешь. Ножичком. Ну да, когда живешь на ферме, приходится обдирать кроликов. Я знаю. И собираюсь ободрать своего кролика. Хорошо, давай я тогда скажу имя этого, как его, я с ним не знаком, но я знаю, что он сидел в тюрьме, и многое другое слыхал, такое, что даже не знаю, что и думать. Томас Макналти.

Он следил, следил за моим взглядом. Я велела своим глазам не двигаться.

– Ну а что ты скажешь про… конечно, первым делом я должен был бы назвать Розали Бугеро, но если ты дернешься при упоминании Розали, тогда я не знаю, что сделаю… Рождество отменю, не иначе. Ладно, а что ты скажешь насчет Джона Коула. Джона Коула? Глазки не дернулись? А я думаю, что должны бы. Может, у индейцев глаза устроены не так, как у белых. Не знаю.

Он с усилием поднялся на ноги и потер колено сквозь брюки.

– Ну ладно, как бы там ни было, приятно поговорить. Я сам теперь вижу, что ты умная. Надо полагать, я должен выразить соболезнования по случаю смерти твоего жениха.

– Он мне не жених. То есть он был моим женихом, но потом уже не был.

– Ну-ну. Должен сказать, девица, шериф Паркман склонен думать, что это ты совершила. А я не знаю, что думать.

Тут он пошел к Пег, которая пряталась – думала, что пряталась, – в кустах у стены дома. И заговорил с ней. Я не слышала слов, но видела, что с ней он говорит далеко не так дружелюбно, как со мной. Он угрожающе навис над ней и потрясал кулаком. Потом он ушел обратно в дом, кликнул своих людей, и они ускакали во внезапном саване серой пыли.

Я спросила Пег, что он ей говорил.