— Да не волнуйся ты! Мы тебе на той неделе непременно за все заплатим…

— Ага, заплатите! Ржавую копейку да ломаный грош… тут дело серьезное, покойника прятать — это серьезная статья, так что заплатить вы мне должны по особому тарифу…

— Да успокойся, Костя, не гони волну! — Дребезжащий голос стал угрожающим. — А то, сам знаешь… будешь нарываться — сам в холодильнике окажешься… у нас с этим делом очень даже просто…

Вдалеке хлопнула дверь, и в покойницкой наступила тишина.

Николай выждал еще минутку и вошел внутрь.

Здесь было еще холоднее, чем в «предбаннике». Просторное помещение было заставлено металлическими каталками, на некоторых из них лежали окоченевшие трупы, прикрытые простынями. Простыни были коротки, из-под них торчали синие босые ноги покойников с картонными бирками.

Посреди помещения, за обшарпанным столом, сидел, пригорюнившись, здоровенный детина лет сорока, в грязно-зеленом халате, с наголо бритой шишковатой головой. На столе перед ним стояла мензурка с прозрачной жидкостью.

Услышав шаги Николая, обитатель морга поднял голову и проревел тем самым низким басовитым голосом, который участковый слышал из-за двери:

— Вам здесь что — проходной двор? Что, обязательно всем надо в морг к Константину заглянуть? Не волнуйся, сюда ты всегда успеешь!

Не обращая внимания на такой нелюбезный прием, Николай подошел к столу, взял в руку мензурку и принюхался.

— Девяносто шесть градусов! — уважительно проговорил он, определив крепость по запаху.

— Ну, допустим! — Константин отобрал у него мензурку, не пролив ни капли, и залпом выпил.

Отдышавшись и занюхав спирт рукавом халата, поставил мензурку на стол и уставился на пришельца:

— Ну, девяносто шесть! А если здесь холодина, и жмурики вокруг — как прикажешь сушес… сущес… существовать? У меня, может, от таких условий труда постоянный встресс… то есть стресс, по-научному! Потому что холод собачий, а северных, между прочим, не платят! И жмурики вокруг…

— Неучтенные, — подсказал Николай.

— Чего?! — Константин поднялся из-за стола, оказавшись наголову выше участкового, и сжал пудовые кулаки: — Как это неучтенные? Почему неучтенные? У меня каждый покойничек как в армии — с документами и стоит… то есть лежит по стойке «смирно»! И ваще — кто ты такой? Чего тебе здесь надо? Шляются по больнице кто ни попадя…

Николай сунул под нос санитару свое удостоверение.

Тот, не успев даже толком его разглядеть, затрясся как осиновый лист.

— Говорил же я… — забормотал он, снова усевшись за стол и подперев голову руками. — Говорил, что если какая проверка — Константин крайним будет!

— Не хочешь быть крайним — признавайся! — проговорил Николай, склонившись над санитаром. — Суд учтет твою добровольную помощь следствию…

— Не хотел я его брать! — Огромный санитар захныкал как ребенок. — Говорил, что попадемся…

— Показывай! — потребовал участковый.

— Щас… мне только того… стресс снять…

Константин достал из ящика стола бутыль со спиртом, плеснул в свою мензурку и выпил. Затем с надеждой взглянул на Николая:

— Слышь, капитан, может, тебе тоже налить граммов пятьдесят?

— Я на службе! — отрезал участковый и повторил: — Показывай покойника!

Константин тяжело вздохнул, поднялся и побрел в конец покойницкой. При этом он так тяжело передвигал ноги, будто на них были пудовые кандалы.

Подойдя к самой дальней каталке, он откинул в сторону простыню и отступил, чтобы Николай мог разглядеть покойника:

— Вот он, голубчик!

На каталке лежал совсем еще молодой человек.

Черты покойников обычно бывают страшно искажены смертью, и специальные работники похоронного сервиса затрачивают немало сил и времени, чтобы придать им достоинство и благообразие, прежде чем показать безутешным родственникам. За это они берут немалые деньги, но работа того стоит.

Но тот покойник, которого увидел Николай, выглядел настолько ужасно, что никакой визажист для мертвецов не смог бы придать ему приличный вид.

Лицо его было сине-багровым и безобразно распухшим, изо рта вываливался на сторону огромный лиловый язык, словно покойник дразнил участкового.

— Матерь божья! — выдохнул Николай, попятившись. — Это же надо! Кто ж его так?

— Я тут ни при чем! — заныл Константин. — Мне его в таком виде привезли, сказали — пусть денек полежит… потом, мол, обязательно пристроим… а я как его личность увидел, так прямо затрясся! Главное дело, что свой брат, санитар…

— Санитар? — переспросил Николай.

— Ну да… видел я его как-то раз… санитар с психиатрического… временно работал…

Николай поднялся по лестнице и оказался перед дверью психиатрического отделения. Эта дверь была заперта. Участковый огляделся по сторонам. На площадке перед дверью было темно, никого из персонала тут не оказалось. Тогда он негромко постучал в дверь. Почти сразу заскрежетал замок, дверь приоткрылась, и в щелку выглянул лохматый рыжий тип в серой больничной пижаме.

— Принес? Давай! — вполголоса проговорил он и протянул руку в темноту.

— Ага, дам! — отозвался Николай и дернул дверь на себя. — Потом догоню и еще добавлю!

— Эй, мужик, ты чего?! — заверещал рыжий, пытаясь закрыть дверь. — Сюда посторонним вход запрещен…

Но Николай успел просунуть в дверь ногу, и рыжий не сумел ее захлопнуть. Несколько минут они молча пыхтели, каждый тянул дверь на себя. Участковый оказался крепче и, в конце концов, протиснулся на отделение.

— Тебе чего надо? — окрысился на него рыжий. — Тебе неприятности нужны? Я, между прочим, психически больной, у меня справка имеется… я за свои действия не отвечаю!

— Не отвечаешь, и не отвечай! Я тебя ни о чем и не спрашиваю, у меня свои дела имеются! — Участковый обошел рыжего и двинулся по коридору.

В это время в дверь отделения снова постучали.

Рыжий тут же забыл про Николая, приоткрыл дверь и спросил:

— Принес?

Из-за двери донесся утвердительный ответ, и ему передали сумку, в которой громко звякали бутылки.

Николай прибавил шагу.

Неподалеку от входа в отделение находился стол дежурного санитара, но за ним никого не было. Рядом, из-за приоткрытой двери процедурного кабинета, доносились оживленные голоса и звон стаканов.

«Весело они здесь живут!» — подумал участковый, проходя мимо поста.

Вскоре он подошел к шестой палате, из которой пропал тот самый больной Прохоров.

Участковый хотел взглянуть на это место своими глазами, хотя не знал, будет ли от этого польза.