Не вмешивайся!

И уж тем более этот закон соблюдался на Менсале, где оружия было больше, чем людей, а понятие «ценность жизни» вылетело из употребления два с лишним десятилетия назад. На Менсале, особенно в Пекарне Ли, можно было творить что угодно – никто не обернётся, но Сада Нульчик всё равно позаботилась о хорошей звукоизоляции в самой большой комнате своей квартиры. В конце концов, она принадлежала к приличному обществу, на Менсале находилась временно в командировке, планировала вернуться домой и не хотела терять навыков конспирации. Ибо на Галане демонстрация подобных наклонностей считалась непристойной и могла разрушить любую карьеру.

– Какие вы замечательные…

В ответ послышалось невнятное мычание: кляпы из «пациентов» Сада вынимала непосредственно перед «операцией», и только тогда комната наполнялась грязными ругательствами или униженными мольбами о пощаде – «пациенты» вели себя по-разному, предсказать заранее содержание их криков не представлялось возможным. Случалось, что очевидные слабаки держались до конца, продолжая выплёвывать нецензурщину вместе с кровью, а крепкие и твёрдые начинали рыдать при первом же взгляде на «инструмент».

– Я рада видеть вас в гостях… Я давно скучаю… – На «Доброте» у Сады отсутствовала возможность предаваться любимым утехам, и каждый визит в Шпеев становился для неё маленьким праздником. – Я сделаю всё, чтобы вы не забыли этот вечер…

И снова – мычание.

В просторной, с высокими потолками комнате находились обе купленные у Били Граболачика девушки. Обнажённые. Напуганные. Связанные. Стройную беляшку Сада поместила внутрь подвижной прямоугольной рамы, распяв косым крестом, а смуглую и более пышную западуру поставила в центре – цепь, идущая от её связанных рук, была перекинута через привинченный к потолку блок.

– Сейчас вы пытаетесь понять, что будет дальше. – Нульчик улыбнулась: – Я с удовольствием отвечу: дальше будет весело. Будет вечеринка…

Мычание усилилось. Улыбка Сады стала шире. Она знала, что некоторым людям боль доставляет наслаждение, но давно научилась определять их и не «звать в гости» – извращенцы портили удовольствие. Истошное же мычание объятых ужасом девушек показывало, что Нульчик не ошиблась и скоро волны чужого страха заставят её содрогнуться в сладком экстазе.

– Я хорошо приготовилась к вечеринке… Но не знаю, с чего начать… – Сада провела пальцами по кнуту, хлысту, на мгновение остановилась у тонкого скальпеля, погладила блестящее лезвие, сглотнула и решила не торопиться. Начать можно и с плётки…

…Сколько Сада себя помнила, она всегда мечтала стать медикусом. Как были медикусами отец, дедушка, прадедушка и множество других представителей честной галанитской семьи, в которой тридцать с лишним лет назад появилась на свет некрасивая, но умная девочка. И никто не скажет, да и не мог сказать, как на её желание повлияли семейные рассказы, а как – личные наклонности. Сада хотела помогать людям? Да, хотела. Но чтобы помогать, нужно знать, как всё устроено, и процесс познания привлекал девочку едва ли не больше, чем то, ради чего он затевался. Сначала Сада изучала кузнечиков и бабочек, чуть подросла – настала очередь лягушек, ящериц и мелких птиц, а кульминацией стало исследование заманенной в сарай соседской овчарки. В те дни в загородном доме Нульчиков гостили дальние родственники, двенадцатилетнему сыну которых Сада с гордостью продемонстрировала свои достижения на почве вивисекции. И сильно удивилась последовавшему скандалу. Мальчика, с которым приключился нервный припадок, срочно увезли в город – дальних родственников Сада больше никогда не видела; соседи прекратили с Нульчиками всякое общение; но от родителей девочке досталось не сильно. Её лишь попросили впредь думать о том, что и когда можно делать, и по возможности не привлекать к опытам посторонних.

Сада пожелание запомнила.

Затем была частная школа, за которой последовали курсы при медицинском факультете университета – никаких иных форм обучения галанитские законы для женщин не предусматривали. На практику Сада тоже не могла рассчитывать: консервативные галаниты доверяли исключительно медикусам-мужчинам, и, возможно, её увлечение медициной так и осталось бы в разделе «нереализованные надежды», но талантливой девушкой заинтересовался только-только образованный фонд «Медикусы Вселенной». По замыслу его основателей благотворительная организация должна была не только выполнять приказы Департамента секретных исследований, но и формировать у туземцев уважительное отношение к Галане, и светлый образ спасающей жизни женщины подходил для газетных фотографий наилучшим образом.

Менеджеры Компании переговорили с курсистками, объяснили, что придётся делать, рассказали, какие перспективы открываются в случае сотрудничества, и организовали для согласившихся девушек «углублённые» курсы, которые читали настоящие медицинские светила.

Так Сада стала медикусом. Первой в истории Галаны женщиной, получившей диплом классического образца. И сразу же отправившейся «помогать несчастным», поскольку «нет на свете ничего гуманнее медицины». Газеты нагнетали, публика пускала слезу, Сада занималась любимым делом – все были счастливы.

Несмотря на постоянные насмешки коллег-мужчин, Нульчик довольно быстро доказала, что не является «девушкой с рекламы»: она много работала, набирая драгоценный опыт, и постепенно заслужила славу блестящего профессионала. Кроме того, умная Сада привлекла внимание главы Департамента, благодаря чему её карьера пошла вверх, вознеся Нульчик – пока! – на пост руководителя госпиталя в ранге резидента Департамента. И, как надеялась Сада, этот пост был ступенькой, а не потолком.

Но чтобы сделать следующий шаг, требовались хорошие результаты и сильные покровители, и именно поэтому Нульчик была преисполнена решимости выполнить приказ Абедалофа Арбедалочика любой ценой.

Она всегда теряла счёт времени в такие мгновения. Слишком уж сладкими они были, слишком захватывали, заставляя позабыть обо всём на свете. Крики, стоны, перекошенные рты, со свистом рассекающий воздух кнут, блестящие лезвия, кровь, удовольствие… И ужас в залитых слезами глазах. И удивительное, ни с чем не сравнимое ощущение полной власти над чужой жизнью.

Сегодняшние «пациентки» оказались идеальными, то есть необычайно слабыми, имеющими внутри лишь страх, не волю, и Нульчик пять раз оказывалась на вершине острейшего наслаждения и лишь затем заставила себя остановиться.

Довольная, умиротворённая, она скинула одежду на пол – её потом отмоет приходящая домработница из местных, – встала в ванную и включила душ, резкими струями смывая с себя кровь.

И улыбалась, вспоминая пережитое…

Вытираясь, услышала звонок, накинула халат и как была – влажная, немного разгорячённая, с мокрыми, пребывающими в полном беспорядке волосами, – открыла дверь и пригласила Граболачика в гостиную.

– Ты сегодня обворожительна, – сообщил Биля вместо приветствия.

А пышная корзина белых роз с весомой деликатностью подтвердила комплимент.

– Только сегодня? – удивилась Нульчик, откидываясь на диванные подушки.