Впервые его фото замелькало с экранов местного телевидения вместо светлого образа Надежды Викторовны. Герой игры мгновенно затмил ее основательницу. Впрочем, как оказалось, к великому удовольствию последней.

— Нам бы только день простоять, да ночь продержаться! — напевала она, подписывая распоряжение о переводе на имя Мокрова крупной суммы выигрыша.

Молва подхватила ее слова с лету. Правда, на этот раз деньги никуда не ушли. Но какое дело молве до таких мелочей!

К вечеру весь город точно знал, кому на Руси жить хорошо, когда… всем плохо!

Отныне, чтобы не произошло на утро с «Надеждой-прим», ни для кого не было секретом, где искать свои денежки.

До самого утра на всех кухнях обсуждалась неизвестно откуда залетевшая новость: с полудня следующего дня господин Мокров начинает раскручивать новую, невиданную доселе спираль «Надежда-прим-2». Чего-чего, а средств ему от «Надежды-прим» перепало предостаточно.

Договорились до того, что Надежда Викторовна Коробнейникова, вобче, внебрачная жена или дочь Мокрова, и с самого начала использовалась им для раскрутки. А когда спираль игры была лихо закручена — баба побоку и — крупным планом во весь экран Он, то есть, Творец всего сущего!

К утру даже тараканы на кухнях ужу без запинки выговаривали «спираль Мокрова», и в предвкушении обыкновенного русского чуда топорщили усы и плевали на хлорофос.

Завидев по телеку своего родственника, шурин Мокрова Витек натурально возликовал. Ведь это его фото, забацанное когда-то по пьяни, нынче с утра непрерывно мелькало на телеэкранах области, прославляя любимого всеми человека. И это не шло ни в какое сравнение с глупой карикатуркой в иллюстрированном бельгийском каталоге — той самой, с гнездом кукушки на лоне… дикой природы, проще говоря, на голом месте! Да за такую фотку Мокров обязан ему по гроб жизни!

От чудесных предвкушений душа фотокора вздымалась, как священный фаллос, папина «копейка» прямо на глаза превращалась в роскошное «вольво», а самые шикарные столичные «нюшки» боролись за честь бросится под ее колеса.

Сдав «Надежде-прим» две с половиной тыщи баксов, и не обнаружив среди своих знакомых ни одного похожего на него… идиота, Санек так и не получил ни копейки. «Нюшки», кажется, были готовы на все, но что возьмешь с голой бабы!

«Нюшки» божились, что если бы кто-нибудь, да вот хотя бы и он сам, дал им искомую сумму, они без раздумий позволили бы втянуть себя в любую, самую рискованную игру. Но кто же им че даст!

А сам господин Мокров весь этот судьбоносный день вместе с овчаркой Соней как угорелый носился по своему культурно-оздоровительному центру перед очередным заездом на выходные. Телевизор не включал, газет не читал, в черный омут Кисегача не глядел.

Звезды над «Родничком» к вечеру густо замело тучами. И лес за озером темнел как-то не так. И как-то не так дул со станции пропахший мазутом холодный ветер. И как-то не так противно скрипели сосны. Одно слово — заосенняя пора! И ложиться в недогретую супругой постель ох как не хотелось!

— Ну че, Соня! — бодрясь, окликнул он овчарку. — А слабо тебе сейчас искупаться в Кисегаче?

— Че я — бешеная?! — угревшись у его ног, в полудреме подумала Соня. — Купайся сам!

Но из уважения к хозяину промолчала.

Подумала ли Соня вслух или Мокров услышал ее внутренний голос, но ему вдруг безумно захотелось пойти на озеро, и не то, чтобы искупаться — от одной мысли о ледяной в это время года преисподней Кисегача у маленького генерального директора «Родничка» мозги превращались в ледышку, но хотя бы просто постоять на его берегу и, надышавшись космических потоков, почувствовать себя крошечной Деткой Вселенной. Порфирий Иванов, наверное, был бы несказанно удивлен таким отчаянным мыслям своего слабонервного ученика.

Как бы то ни было, но Мокров к величайшему неудовольствию Сони миновал свой служебный домик и свернул на тропинку к Кисегачу. Скучно ворча, Соня поплелась следом.

Мокров шел, не оборачиваясь, но если бы обернулся, не увидел бы позади себя ничего, кроме желтых звериных глаз, похожих на крошечные, в зловещей морозной дымке, луны. Не дойдя десятка метров до пляжа, он вдруг остановился, дождался пока Соня привычно подставит мохнатую голову под его ладонь и глубокомысленно произнес:

— А знаешь, Соня, я ведь, кажется, уже того… миллионер! А ты, значит, собака миллионера! И, значит мы с тобой уже представляем кое для кого определенный интерес! А это того… А ты говоришь…

Соня удивленно повела ушами: и ничего такого она не говорила! Но… хозяину видней!

— Куплю тебе новый ошейник! — неожиданно порадовал ее Мокров. — С позолоченными шипами! И будешь ты жить долго и умрешь со мной в один день!

— Не хило! — облизнулась Соня. — Правда, собаки так долго не живут. Разве что… собаки миллионеров!

Сколько живут миллионеры, Соня не знала. Но догадывалась, что недолго, раз сам хозяин собирается умереть с ней в один день. Ошейник с позолоченными шипами ее не заинтересовал: собачья цыганщина!

Додумывая каждый по-своему свои мысли, они не заметили что идут уже по черному, словно обугленному, глухо хрустящему песку пляжа, а впереди них только тяжелая, беспросветная, как горе, вода.

— Ну вот… мы и на Луне! — ни к месту воодушевился Мокров, и уж совсем не известно какого черта гордо добавил: — Обратной дороги нет!

Далеко-далеко, за кромешной тьмой, призрачно искрился противоположный берег. Так же высоко-высоко над головой призрачно маячила одинокая точка ночного самолета, где-то в чаще угрожающе приближались чьи-то пьяные голоса…

Потоптавшись на месте, Мокров сделал шаг вперед, и почувствовал, как его ноги по колено увязли в ледяной жиже, и такие же ледяные струи, очень похожие на космические потоки, снизу вверх пробили тело насквозь. Он попытался встать на носки и вытянуть руки навстречу луне, но ступни ног свело судорогой, а руки прилипли к телу. Тогда он взвыл по-собачьи, и тут же с берега, совсем по-человечьи откликнулась Соня.

Мокрову показалось, что он стоит не в двух шагах от берега, а посреди Ледовитого океана, чьи оледеневшие воды неумолимо втягивают его вовнутрь и вот-вот сомкнутся над головой.

И он готов был отдать весь свой загадочный выигрыш в легендарной игре «Надежда-прим», честь быть ее талисманом и тому подобную бесподобную чушь за то, чтобы узнать, какого черта он приперся с Соней на Кисегач, один взгляд на который и в июльскую жару пробирал до костей.

За секунду до того, как он, стремглав обернувшись к берегу, побежал восвояси, увидел на Луне страшный лик Учителя Порфирия Иванова — двухметрового старикана с белой, как саван, окладистой бородой до колен, которого нельзя было ни сжечь, ни утопить, ни обернуть в иную веру.

Старик поймал его смятенный взгляд, дружески улыбнулся, и в башку Мокрова, как дурная кровь, ударили его зловещие слова: