– Дело есть дело, – не стал спорить дядя. – Но все же давай-ка сначала поговорим – так, ни о чем, а уж потом перейдем к твоему делу. Доставь удовольствие старику поговорить вот так запросто, без лести и церемоний. – Архимед кивнул, не возражая, на что тиран улыбнулся, продемонстрировав полоску желтых, но еще крепких зубов без недостачи в рядах. – Давненько не видел тебя, племянничек. Все корпишь над своими фигурками? И все такой же шустрый.

– Уже не такой. Старею.

– Все стареем. Что поделать, время! Течение времени неподвластно воле людей или велениям Олимпийцев…

Гиерон оборвал фразу и обратил взор к морю, по какому неспешно скользили плывущие в город пузатые купеческие корабли. Тем временем Архимед всматривался в лицо тирана, отмеченное усталостью и прожитыми годами, потом спросил, желая сделать приятное дяде, любившему поговорить о происходящем вокруг благодатной Сикелии:

– Что нового в мире, дядя?

– А? – Тиран медленно, почти нехотя отвлекся от созерцания, зевнул – нехотя, словно делая одолжение. – Грядут плохие времена. Чует мое сердце, блистательный Рим вот-вот сцепится с Карфагеном. Уж больно прыток этот мальчишка, отпрыск Гамилькара. Помнишь Гамилькара?

– Еще бы! – откликнулся Архимед: ему приходилось говорить с Гамилькаром, мужем, вызывающим уважение.

– Уверяют, этот Ганнибал будет похлеще отца.

– Неужели? – удивился механик, наигранным удивлением подыгрывая Гиерону.

– Говорят, – повторил, уставая голосом, Гиерон. – Они сцепятся и вовлекут в драку и нас.

– Ты мудр, ты всегда находил силы оставаться в стороне от распрей.

– Я – да, но я не вечен. Будет ли столь осторожен мой преемник? Вот в чем вопрос! А что, друг мой, будь помоложе, согласился б принять корону?

– Согласился бы вычислить вес. Каждому свой удел.

– Я помню. – Гиерон опять усмехнулся рядами крепких, чищенных полусырым мясом зубов. – Но будем надеяться, дурного не приключится. Позволят боги, буду здравствовать лет этак десять – тем временем война завершится. Ну а что у тебя? Придумал новый крюк, чтобы переворачивать корабли, или открыл способ, как обратить медь в золото?

– Медь в золото? – Архимед засмеялся, давая понять, что оценил шутку. – Увы это невозможно. По крайней мере, пока не доказана какая-то формула Бевазура – так уверяет один мой знакомый. Кстати, это он подсказал мне идею механизма, какой я хочу тебе показать.

– Какой-нибудь новый винт? – с равнодушием, деланным, полюбопытствовал Гиерон: себе на уме, он привык скрывать истинные чувства и любопытство. – Но зачем? И старый прекрасно действует! Подумать только, один-единственный раб обеспечивает водой целый дворец. Занятная игрушка, хотя и мало практичная. Труд рабов дешев. На деньги, какие я угрохал на твое устройство, я б мог купить три десятка сильных рабов!

– Когда-нибудь все изменится, и ты получишь большую выгоду.

– Когда-нибудь… – эхом откликнулся Гиерон. – Нам ли дожить до этого когда-нибудь! Эх, то ли дело в молодости! Помнишь, как ты бежал голым по улице, вопя свое «эврика»?!

Архимед сконфуженным жестом погладил пегую до белизны, курчавящуюся бородку, возразил:

– Не было этого!

– Было! – весело возразил же, пробуждаясь от дремы, Гиерон.

– А я говорю: не было!

– Было! Все видели. Ты бежал голый, распугивая женщин, и орал так, будто сел на раскаленную жаровню!

– Зато я открыл новый закон.

– Да плевать я хотел на все эти законы. Главное, ты вывел на чистую воду жулика-ювелира. Ну а что за штуковину ты изобрел?

– Думаю, она придется по душе твоим стратегам.

Гиерон был человеком практичным, не жалевшим сил и средств для снаряжения войска. К чему копить золото, когда можно в одночасье лишиться его под угрозою острой стали! Тиран кряхтя стал подниматься, выражая тем самым, что праздное любопытство уступило место государственному интересу.

– Рассказывай, что там у тебя?

– К чему слова, я могу и показать. Я приказал установить его на стене.

– Балуешь, племянник. Здесь приказываю только я. Что ж, давай прогуляемся. – Гиерон кивнул стоявшему вдалеке телохранителю, тот поспешил к тирану. Следом появилось еще несколько гвардейцев, составивших свиту. – Пройдемся пешком, – решил Гиерон. – Лекарь советует мне больше ходить пешком. Не могу понять, почему. Почему я должен утруждать и без того больные ноги? Не скажешь?

Архимед лишь пожал плечами: тайны врачевания его не занимали.

Дядя с племянником оставили дворец и в сопровождении стражи направились к дальней, восточной стене Острова, к мысу, с самой высокой по всему городу башней, с какой открывался особенно хороший вид на море.

Чтобы попасть туда, им пришлось пересечь всю царскую резиденцию, изысканно облагороженную стараниями Гиерона.

Властители Сиракуз, особенно из числа тех, что нарекались тиранами, всемерно заботились о величии родного города. Гелон соорудил храмы великим богиням: Деметре, Афине, Коре; Дионисий подвиг граждан на возведение великой стены, превосходившей укрепления любого города. Не остался в стороне и Гиерон, сын Гиерокла.

Обеспечив Сиракузам мир и независимость как от Карфагена, давно оспаривавшего влияние над Сицилией, так и от лишь с поколение назад объявившегося Рима, Гиерон расчетливо тратил немалые деньги во упрочение мощи города: военной и мирной. Он ковал оружие, но избегал пускать его в ход, предпочитая вражде переговоры, а тратам на наемных солдат поддержку несостоятельных граждан, готовых с пришествием войны разобрать аккуратно хранимые в арсеналах копья, мечи и щиты, облачиться в доспехи, выставить на стены палинтоны, катапульты и монанконы, не говоря уж об иных механизмах, сконструированных многоумным Архимедом. Он снаряжал флот, но держал его в гаванях, предпочитая менять ветшавшие, а не пущенные ко дну корабли.

Наконец, Гиерон всеми силами стремился превратить Сиракузы в красивейший город мира. В его понимании великолепие города определялось великолепием храмов и царской резиденции. Потому-то Гиерон недолго обитал в жилище предшественников, порядком, к слову, обветшавшем. По его повелению на Острове был воздвигнут великолепный, достойный правителя дворец с парками, фонтанами, портиками для прогулок.

Не забыл тиран и о нуждах народа. Театр, до того оставлявший жалкое впечатление, был перестроен и отделан с таким великолепием, что вызывал восторг путешественников и зависть ближних и дальних соседей, тщетно пытавшихся превзойти великолепный дар владыки Сиракуз.

Но и дворец, и театр отступали пред грандиозным храмом Зевса с самым громадным в мире алтарем. Мрамор и порфир, гранит и базальт, драгоценные сорта дерева, золото, серебро – безо всякой расчетливости, но с расчетом, расходовались на сооружение помпезных строений, должных подчеркнуть величие Сиракуз, богатство и щедрость их благодетеля.