– Нет, вишню собирала, – удивилась тетя Фаина.

– Может, химикатами ее брызгали? А разве вишню брызгают? – сама спросила и ответила худая, как коромысло, Регина в сетчатой блузке и трикотажных синих брюках с оттянутой задницей. Фаинина ровесница, но не в пример модница и очкастая.

– Это Валька нахимичил! Вишню-то жалко, целое ведро! – отдоив корову, с оханьем поднялась тетя Маруся.

– А может… – начала было тетя Фая.

– Что может? Он же раньше на химдыме работал – набрал себе зарина с заманом и ртути два термоса, – начала вспоминать занятия по ГО Маруся.

– Чего мелешь? Кончи! – тетя Фаина с перевязанными дланями сидела во дворе и удивлялась на свою корову. И чего она Маруську ни разу не лягнула? Та ее доит, а корова только копытами переступает.

Чудеса.

– Нельзя на сколько проживешь гадать, – разливая молоко по банкам, вещала Маруся, складывая по привычке деньги от дачников в свой карман, – еще лучше не знать, кто тебе смерти желает… И еще – отдельно надо жить! Вот как я.

– И что же? – вынимая из Марусиного фартука бумажные деньги, спрашивала тетя Фаина.

– Ой, забыла, – извинялась Маруся. – А то! Зачем ты им полдома отдала? Все причитала – родным, не чужим! А видишь, как они к тебе? Вот я чужая, а мне твоя жизнь не помеха! А им?

Пожалуй, эта весна и это начавшееся лето были одними из самых грустных в душевных переживаниях Фаиной жизни. После всех свалившихся передряг смотреть на сестру тетя Фая не могла; что на нее смотреть?

Зоя-то здоровалась, кричала как ни в чем не бывало через огород, и Валентин кричал бодро, свежо:

– Здравствуй, Фая! Какие проблемы?

Тетя Фая не глядела в их сторону, помалкивала, бегала по своим делам с забинтованными руками. Болит не болит, а слуг нету. Сегодня Маруся подоила, завтра, а потом? И тут еще дед Сережа… Лежит, варенцу просит. Фаине-то доверился – сказал, кто его с крыши пнул. Фаина Александровна только вздохнула и ни слова не произнесла. Обычно так помалкивают матери, у которых сыновья убийцы. Хоть Валентин и не сын, а все же родственник – муж сестры.

Камень на сердце базальтовый.

Расскажи кому, дед Сережа и Валентин Нафигулин…

Никакого сравнения. Вот если бы дед Сережа Валентина столкнул – все поверили бы. Дед Сергей – безалаберный дед. Трубач, анархист, баянист, все не угомонится никак. Трепач, брехун. И вдобавок скалится своими двумя зубами! До чего же ехидный дед!

Валентин же Михалыч не такой. Он бодро улыбается своим протезом всем и каждому и «здравствуйте» говорит очень внятно. И в особенности про проблемы всегда спрашивает.

Пока у деда срастались хрящи, он лежал на кровати у окна и все на улицу любовался, а потом, как раз уже в июне, с палочкой попрыгал по своему огороду тырк-тырк! Раз-раз!

Сперва дошел до калитки, а на другой день и до Фаиного крыльца… Так и сидел, дожидался свою Фаюшку, когда она с коровой придет домой, в шестом часу вечера, чай не утра.

И вот, когда Фаина с коровой заходила к себе во двор, а воспрявший после падения дед улыбался цветным картинкам своего сна на хвостовском крыльце, как на грех подъехала пыльная «Ока» Нафигулиных.

Из авто выпрыгнул сперва зять Валерий, Злата вышла в куцей юбке и за ними бодрые и румяные старики Зоя и Валя. Вся четверка в шляпах, с сумками на плечах, черных очках и с сотовыми телефонами и с особенным выражением на тугих лицах, которое в Соборске, несмотря на то, что он тоже город, а не дыра какая-нибудь, отчего-то не прижилось пока.

У Соборских жителей лица какие-то «ну поел, поспал, надо бы еще поесть, а чего?», а у Нафигулиных сквозь черные очки такой напор, такой фонтан чего-то! Обычно, когда едет по дороге кран «ивановец», то люди, не раздумывая, шарахаются от него прямо в канаву, ну вот и тетя Фая с коровой тоже попятились, а дед Сергей чмокнул раз, чмокнул два и проснулся!

И все бы ничего, да тут на грех просто вбежала в Фаину калитку соседка Маруся с двумя сумками. Она бежала всю дорогу из магазина и ни на кого не смотрела, а ругалась сама с собой по поводу мороженых рыбных палочек, которые, потеряв бдительность, купила вчера в палатке, пожарила, съела, отравилась и побежала сегодня с утра ругаться с прорвой-продавщицей, а та, не будь дурою, такого тете Марусе насказала, нажелала и практически начала тетю Марусю охаживать гирей, и если бы не Марусины быстрые ноги…

– Мышцы накачиваешь? – спросил дед Сережа у Подковыркиной и преградил своей клюкой Марусе путь.

– Хочешь пошшупать? – быстро нашлась бедовая не только на язык Маруся и протянула деду длинную в кожаной тапочке ногу.

Тетя Фаина сделала вид, что не слышит этих игривостей, и ждала Малышку, пока та почешет бок об забор и зайдет в калитку.

Дед Сергей щупать не стал и вежливо убрал клюку – мол, иди, куда шла.

– К-к-а-ак не стыдно! На старости лет! У-устроили-и-и групповуху-у! – от своей калитки громко высказалась Злата и, отстегнув телефон, демонстративно начала по нему звонить: – Москва?

И только тут Маруся увидела все семейство Нафигулиных, сразу же забыв о рыбных палочках и потасовке у рыбного ларька:

– Ах ты! Ух ты! Явились – не запылились! – кинув сумки с крупами в разные стороны, тихо начала и громко закончила Маруся. – Ой, что сейчас будет, ой, держите меня, ой, не завидую-ууу!..

Если вы слышали пожарную сирену и не оглохли, то… продолжайте слушать:

– Убили насмерть дедушку! С крыши убили! – заорала тетя Маруся на всю улицу, и, что странно, никто не прибежал смотреть – что за страсти? Всегда лучше притвориться глухим.

Семья Нафигулиных, так и не успев войти в свою калитку, стояла как раз напротив Фаины и коровы. Корова меланхолично жевала, а тетя Фая ждала, что будет дальше.

– Сво-о-о-о-ло-чи-и-и-и! – набрав побольше воздуху, уже поспокойнее продолжала Маруся.

– Ты же женщина, а как выражаешься, – наконец встрял Валентин Михалыч между Марусиными … ями и … дями . – Матерно ругаешься, как не стыдно… Ты же женщинааа.

– А-а-а-а! – дождавшись вражьего ответа, завопила Маруся еще голосистей и, подпрыгнув на месте, помчалась к Нафигулиным, правда, за забор не вышла, а стала выкрикивать сквозь него: – Убил дедушку, окаянный! Убил такого дедушку! Вон, сидит, не дышит совсем! Теперь как он женится? Как? Ирод!!!

А убитый дедушка тем временем встал еле-еле и подошел поближе к забору, Марусе и Валентину Нафигулину, которому эта канитель с матерщиной на всю улицу была, по-видимому, так неприятна, что он побагровел, вспотел и только оглядывался на зятя в черных очках, Злату в мятой юбке и при телефоне и жену Зою, которая смотрела куда-то вдаль на крышу и трубу и вечерний месяц в небе.

– Да они пьяные, папа, пойдем! – надменно и почему-то в телефон, сказала Злата. – Хамка! Ккакая жже хамка! Всякое не пойми что на папу орать вздумало!