Он сказал, что сегодня хороший день.

День был хуже не бывает — серый туман и моросящий дождь.

Сказав, что вполне насытился, он отодвинул стул и, одарив ее еще одной тонкогубой улыбкой, покинул столовую. Растерзанная рыба на брошенной тарелке подтверждала, как он все-таки сердит и раздражен.

Мерси всегда любила эту столовую с ее большим круглым столом и янтарно-лиловыми стеклами в окнах. Иногда, обслуживая хозяина за столом, она представляла тот день, когда наконец станет миссис Бакл. Когда за окном были дождь и ветер, ей было особенно приятно стоять за несгибаемой спиной маленького человека и, заложив руки назад, вертеть пальцами вокруг того пальца, на который однажды, возможно, будет надето обручальное кольцо.

Теперь же, собирая со стола на поднос приборы и чайную посуду, она вспомнила трущобу, в которой жила на Феттер-лейн. От мысли, что она снова может вернуться туда, у нее все сжималось внутри.

Лучше умереть, чем снова вернуться к той жизни, и если уж невозможно исправить то, что наделала ее болтливость, она непременно должна объяснить свое положение Джеку Мэггсу. Он не должен подвергать ее такому риску.

В буфетной мисс Мотт резала печенку, но Мерси даже не заметила ее, и принявшись было мыть посуду, вдруг тут же все бросила. Все ее мысли были только об одном: необходимо немедленно сказать Джеку Мэггсу, что он должен держать свой рот на замке. Если он расскажет о ее визитах к нему по крыше, она погибнет навсегда.

Мерси поспешила по коридору в ту комнату, где он должен находиться. Она обогнула пролет лестницы, где круглолицая экономка пересчитывала банки с соленьями.

— Да, Мерси?

— Мне нужны лимонные корки, чтобы очистить бронзу в столовой, мэм.

Миссис Хавстерс дала ей две тронутые плесенью лимонные корки. Мерси не ожидала встречи с экономкой и впопыхах не придумала лучшего предлога для своего появления здесь. Таким образом, она сама стала жертвой выдумки о лимонных корках. Теперь ей предстоит вернуться в столовую и чистить бронзу.

В столовой она увидела мистера Мэйкписа, сидевшего за столом вместе с ее хозяином. Мистер Мэйкпис был тем самым адвокатом, который принес мистеру Баклу весть о его счастливой фортуне. Теперь, похоже, она распространила свою благосклонность и на самого мистера Мэйкписа, если судить о счетах, какие исправно опускал в ящик мистера Бакла хромой мальчишка-посыльный. Адвокат был молод, ему не было еще тридцати, что же касается черт лица — рта, подбородка и носа, — то они трудно поддавались описанию из-за его тучности. Она изменила даже его голос — это грузное тело издавало нечто похожее на дискант только шепотом. Мерси, отложив лимонные корки, придвинулась поближе к беседующим.

— Везение или фортуна, что бы это ни было, — говорил мистер Мэйкпис, — но мне кажется, я нашел вашего преступника уже в первом томе.

Под столом Мерси увидела крошки, но у нее не было с собой ни метелочки, ни совка, пришлось все собрать руками.

— Мэггс с двумя «г», — шептал со свистом Мэйкпис. — Есть еще Мэгс с одним «г», 1813 год, но это фальшивомонетчик.

Господи, испугалась Мерси.

— Я ничего не знаю о букве «г», — сказал мистер Бакл, — но что он лондонец, в этом нет сомнений.

— Тогда я нашел этого мошенника, — воскликнул мистер Мэйкпис.

Мерси взглянула на крышку стола и увидела, как адвокат поставил на нее большой в кожаном переплете том на подставке для чтения.

Беседа хозяина о Джеке Мэггсе с представителем закона показалась Мерси серьезной опасностью. Для нее адвокат был чем-то вроде судьи, а судья был сродни полицейскому, а полицейский это уже сам Гарольд Хобан, вешатель в Ньюгейтской тюрьме. Услышанный разговор настолько обеспокоил ее, что она выскользнула в коридор, где можно было много чего почистить, и принялась энергично что-то вытирать, а что-то полировать, пока пугавшая ее встреча наконец не закончилась, и визитер ушел.

После ухода мистера Мэйкписа мистер Бакл не позвал ее. Это подтверждало худшие опасения: хозяин очень сердит на нее.

Поэтому Мерси осторожно и медленно стала двигаться в обратном направлении туда, где он все еще оставался, словно этого требовала ее работа. Наконец когда она достигла двери столовой и буквально атаковала ее бронзовые ручки, причина всех ее неприятностей с грохотом сбежал с лестницы и ворвался в столовую.

— Это обман! — крикнул он, размахивая сверкавшим чайником.

Только в эти несколько минут она поняла, какой ужасной ответственностью стал для нее этот человек. Хозяин взял чайник и стал искать на нем марку.

— Если это серебро… то я… — промолвил он.

— Кто говорит о серебре? Вы не были честны со мной, сэр!

— Я не был честен с вами? — На губах хозяина мелькнула его ледяная улыбка. — Я не честен с вами? — повторил он.

— Теперь обо мне знает и мистер Констебл. Господи, еще и эта неприятность. Он был в комнате, когда я разделся догола? А она? — Он указал пальцем на дверь, где Мерси лимонной коркой изо всех сил терла ручку двери, чувствуя, как у нее краснеют шея и уши. Бронза сверкала, став почти желтой. — Вы и ее пригласили посмотреть на мой позор?

— Сядьте, Мэггс.

— Буду я сидеть или стоять, вы все равно отправите меня на виселицу.

— На виселицу?

Джек Мэггс сел, но не на стул, указанный ему мистером Баклом, а на стол. Он обеими руками потер свое лицо.

Хозяин, не обратив внимания на его дерзость, сел на стул и открыл объемистый том, принесенный ему мистером Мэйкписом из Линкольн-инн[14].

О Боже, становится все хуже.

Мистер Бакл спокойно надел на кончик острого носа очки для чтения и стал внимательно вглядываться в страницу этой толстой книги.

— Сегодня утром мы вместе с мистеров Мэйкписом ознакомились со статьями закона, имеющими отношение к вашей ситуации…

— Моя ситуация касается только меня одного.

— Здесь есть Джек Мэггс из Лондона, приговоренный в 1813 году к пожизненной ссылке. Это ваша ситуация, сэр?

Сердце разрывалось от вида того, как этот мужественный человек воспринял такое сообщение. Плечи его поникли. Он медленно покачал своей большой головой.

— Я — негодяй, не так ли? — Он кивком указал на книгу.

— Негодяй?

Мэггс встал со стола, его твердый подбородок обмяк, глаза поблекли.

— Там это написано?

— Нет, там этого нет.

— Я — таракан, не так ли? Ясно, что это должно было со мной случиться, когда моя нога снова ступила на землю Англии. Я был сослан на всю мою жизнь. Разве там не так сказано? Разве его светлость не собирается раздавить меня своим каблуком?