— А я хорошая часть тебя?

— Самая лучшая! — сказал я честно. — А про Ксюшу… Не каждый может взять и сделать частью себя то, что не было ей изначально. Прижать к себе, но не задавить.

— А ты бы смог, пап?

— Не знаю, Мих. Но я бы попробовал, точно.

— Ты бы смог, ты самый лучший папа.

— Спасибо, Мих. Пора спать тебе, дружок, — я погасил проекцию.

— Посидишь со мной?

— Немножко. У меня ещё есть дела сегодня.

Когда он засыпает, осторожно целую лохматую макушку и тихо ухожу. Он хороший, мой Миха.

Чей бы он ни был.

***

— Кто у нас сегодня? — зачем-то спрашиваю я Нетту, хотя и так знаю.

— Фигля, зверушка норная. Уже в капсуле.

— Охти мне, — я начал раздеваться.

— Охтимнечки! — подхватила Нетта.

Фигля — не самый тяжёлый пациент… Нет, не буду радовать Микульчика — не пациент. Иначе я должен был бы передать её врачам.

Она скорее попала в беду, чем больна. А в бедах я разбираюсь получше многих. На мой взгляд, ушибки вообще нормальные, проблема не с ними, а с их реальностью. Или, как вариант, с нашей.

— Привет, Фигля.

Девушка лежит в каменном гробу в суровом подземном склепе, обряженная как невеста. Бледная, с монетами на закрытых глазах. Здесь холодно, пахнет старой пылью и плесенью, где-то капает вода. Вечный, никогда не догорающий факел на стене потрескивает. Он него тянет дымом и горящей смолой, если сунуть палец — обожжёшься. Капсулы — сильная штука.

— Пришли?

Фигля садится в гробу, как панночка из старого кино, смаргивает с глаз монеты. Одна из них катится со звоном по каменному полу.

Со мной Нетта. Здесь её можно обнять, что я с горьковатым удовольствием делаю.

— Вы сюда обжиматься пришли? — холодно спрашивает Фигля. — Это место смерти. Моей смерти. Имейте уважение.

— Здравствуй, Фигля, — вежливо здоровается Нетта. — Не обижайся.

— По здорову и тебе, нежить. На тебя я не в обиде, мы обе не живые. А ты, Аспид, когда оставишь меня в покое?

Я лишь плечами пожимаю — она знает ответ.

— Упрямый ты. Всегда таков был, — бурчит девушка, неловко вылезая из гроба. — Да подай же руку!

Я помогаю ей спрыгнуть на пол, чувствуя холодные пальцы в своей ладони. Обнимаю, прижимаю к себе холодное тело. Она сначала напрягается, но почти сразу принимает контакт, расслабляется, теплеет. Нетта обнимает нас двоих, прижимая друг к другу. Её руки тёплые и мягкие, её волосы пахнут полынью и морем, я чувствую её дыхание щекой, я понимаю, как люди впадают в вирт-зависимость.

— Ну, хватит, хватит, затискали, — отстраняется Фигля. — Ладно, я тоже вам рада. Быть мёртвой покойно, но скучно. И нет, — предупреждает она мой вопрос, — не надоело. Жизнь сильно переоценена.

— Почему? — с внезапным интересом спрашивает Нетта.

— Тебе не понять, нежить. Я впервые ничего не боюсь и мне не бывает больно.

— Ты казалась мне очень отважной девушкой, — сказал я.

— Со страху храбрая, — отмахнулась она. — От боли стойкая.

— Что же тебя так мучило, Фигля?

— Брось, Аспид. Я знаю, ты хочешь меня вернуть, крючочки в память закидываешь. Да вот я не хочу возвращаться. Велела бы тебе отстать, да ведь ты не отстанешь. Да и скучно мне в моём посмертии, а от вас хоть какое-то развлечение.

— Расскажи, Фигля! — просит Нетта.

Девушки долго и странно смотрят друг на друга, потом Фигля вздыхает и говорит:

— Зря ты, нежить, в это лезешь.

— Я знаю, — упрямо наклоняет прелестную свою головку Нетта.

— Тоже упёртая. Нашли друг друга, ишь. Ну да как хотите, мне-то всё равно, я мёртвая. Смерть — это покой и безопасность. А жизнь — боль и страх, горе и разочарование, предательство и обида. Запомни это, нежить.

— Я запомню, Фигля, — кивнула Нетта.

— Я при азовке с малолетства была, — обратилась она ко мне. — И другой жизни не знала.

— А родители? — спросил я.

— Родители меня в её шибайке в залог оставили, да так и не выкупили. Не нужна я им оказалась, или померли они — не выясняла. Жила в услужении. Подай да принеси, да сбегай, да последи — вот и всех наших разговоров. А потом она меня просто выбросила, как и родители мои. Даже «Прощай» не сказала. А я так и не спросила, что родители за меня в шибайке взяли. Не знаю своей цены.

— Бедная ты бедная! — посочувствовала Нетта.

— Не жалей меня, нежить. А то на себя жалелки не хватит. А она тебе, ох, понадобится!

— Фигля, — сказал я, — не будь унылой жопой. Будь жопой позитивной. Тем более, что ты, типа, померла, и все твои беды в прошлом. Живи и… То есть, лежи и радуйся. Что ты каркаешь-то? Мы, между прочим, пришли к твоему смертному ложу, практически в гости, а ты…

— Знаю я, зачем ты пришёл, Аспид. Расскажу, так и быть. Что мне теперь скрывать-то? Азовка велела мне смотреть, кто новый в городе покажется.

Фигля рассказывает, а мы с Неттой ведём её по коридору. Гуляем, слушаем, а сами направляем наверх, к выходу. Есть у меня надежда вывести её однажды из жопы на волю.

Или нет.

— …А потом я раз — и умерла. И смотрю на них, они тоже мёртвые. А может, они всегда были мёртвые, эти новые, кто их поймёт. Может, я просто это увидела, когда умерла. Побежала опрометью, думала — азовка спасёт, выгонит из меня смерть, она, небось, умеет. Но азовка бросила меня, как вещь ненужную.

— И куда же она делась? — спросил я, отвлекая Фиглю.

Выход из подземелий уже близок, за поворотом свет и запах моря.

— У таких, как она, свои пути, Аспид. А мой тут закончился. Не пойду я дальше, не хитри со мной. И не провожай. Чай, к гробу-то своему дорогу найду.