не имевшим исторических прецедентов, на которые можно было бы ориентироваться. То, что из этого вышло, россияне назвали «диким капитализмом»: в ходе приватизации каждый, кто мог, старался присвоить любые доступные активы – тем более крупные, чем выше было его положение и лучше связи в прежнем государственном и партийном аппарате, – а затем сохранить присвоенное. Даже либеральные профессора Историко-архивного института под руководством Юрия Афанасьева смогли занять куда более завидный комплекс зданий Высшей партийной школы. По стране расползалось оружие, владеть которым в СССР было запрещено; расплодились охранники в камуфляжной форме, которую они носили распахнутой на груди, чтобы лучше было видно толстую золотую цепь. Каждый старался заручиться протекцией («крышей»), и зачастую трудно было понять, что за люди ее обеспечивают: милиционеры, преступники или некая комбинация тех и других.

Квартиры, которые в советские времена передавались в пользование населению государством, приватизировали: жильцы получили их в собственность практически бесплатно. Правда, в результате возникал шанс, что бандиты, решившие, что квартировладелец им задолжал, могут просто выбросить его на улицу. Те, кто избежал этой напасти, устанавливали железные двери; однако опасность все еще подстерегала их на лестницах и в лифтах, поэтому жители многоквартирных домов устанавливали на въезде во дворы ворота с домофонами. Горожане, имевшие в собственности загородную дачу, переселялись туда, а городскую квартиру сдавали внаем, чтобы сводить концы с концами. Поскольку государство отказалось от регулирования цен на товары первой необходимости и цены взлетели до небес, в 1990-е гг. выражение «возделывай свой сад» превратилось из метафоры в почти обязательную жизненную стратегию.

Российская Федерация и сопредельные государства по состоянию на 2014 г.[48]

Инфляция и невыплата зарплат обрекли пенсионеров и многих служащих на нищету. Старушки стояли у метро, молча протягивая спешащим мимо пассажирам пучок редиски или пару вязаных варежек в надежде, что их кто-нибудь купит. Попрошайки и бездомные внезапно стали частью городского пейзажа. Работники крупных предприятий упрямо ходили на работу, даже когда им переставали платить зарплату, – и ради товарищеского общения, и в надежде на появление в буфетах каких-нибудь продуктов питания. Колхозники с надеждой взирали на своих председателей, рассчитывая, что те помогут хозяйству удержаться на плаву. Особенно сильно пострадали работники интеллектуального труда, которые не просто обнищали (поскольку их зарплаты практически обнулились), но и пережили развал крайне важных для них институций, таких как «толстые» журналы. То огромное значение, которое они – и Советское государство – придавали образованию и высокой культуре, казалось нелепым их внукам, которые старались жить «по-американски» и искали, как бы по-быстрому «срубить зелени». В 2002 г. жители России совершили 60 000 самоубийств – самый высокий уровень на душу населения в мире. За десять лет с 1990 г. ожидаемая продолжительность жизни мужчин сократилась с 64 до 59 лет и вплоть до 2005 г. не проявляла тенденции к росту. Российские женщины, издавна известные своей стойкостью перед лицом невзгод, снова ее продемонстрировали, лишившись за тот же период всего двух с половиной лет ожидаемой продолжительности жизни. Некоторые из них, устав от эмансипации, с энтузиазмом примеряли на себя роль домохозяек.

Были и россияне, которые добились успеха, в основном благодаря скорости, с которой они заметили открывшуюся возможность присвоить бывшие государственные активы. Такие нувориши были известны как «новые русские», а горстку баснословно богатых, к которой принадлежали среди прочих Борис Березовский и Михаил Ходорковский и от поддержки которой, как считалось, зависел ельцинский режим, прозвали «олигархами». Березовский, математик и инженер, который в позднесоветские времена возглавлял лабораторию в одном из институтов Академии наук СССР, выбился в олигархи и поставил под контроль главный российский телеканал; Ходорковский, комсомольский функционер, который начал свою предпринимательскую карьеру в годы перестройки, позже занялся банковским делом, а в середине 1990-х гг. умудрился по дешевке купить у государства нефтяную компанию «Юкос». Учитывая способы, какими сколачивались подобные состояния, на них всегда лежала печать незаконности. Новый российский «капитализм», хоть и базировался отчасти на западных моделях, напрямую наследовал полулегальной «второй экономике» советских времен, функционировавшей на основе не контрактных отношений, а личных связей.

Российские нувориши предавались демонстративному потреблению: их дачи, к изумлению обитателей соседних деревень, теперь больше напоминали барочные дворцы. Они проводили немало времени на Западе, отправляли сыновей учиться в элитные школы Британии и Швейцарии, да и бо́льшую часть новоприобретенного богатства пристраивали за границей. Свобода перемещения, в том числе поездки в страны Запада (для тех, кто мог себе это позволить), стала одним из крупных преимуществ постсоветской России; оказалось, что из всех ограничений, существовавших при советской власти, именно это вызывало особенное раздражение. Теперь же, впервые за 70 лет, россиянам разрешили выезжать из страны не как туристам и не считать себя при этом эмигрантами. Известные интеллектуалы, деятели искусства и бизнесмены могли теперь жить на два дома – в России и за рубежом. Молодые женщины, поддавшиеся соблазну свободы перемещения, рисковали оказаться вовлеченными в проституцию где-то в Европе.

Новая Россия обзавелась свободной прессой всех оттенков политического спектра, не пропускавшей ни одного скандала – будь он реальный, воображаемый или исторический. Но жизнь самых отважных журналистов была опасной, и их убийства – как и заказные убийства бизнесменов конкурентами – стали почти обыденностью. Интеллигенцию раздавил крах перестройки (в котором ее – наряду с Горбачевым – винила бо́льшая часть населения), и интеллигенты, страдавшие от потери статуса и утратившие право притязать на моральное лидерство, никак не могли найти себе места в новой России. Появлялись новые партии; в 1990-е гг. особенно усилилась восстановленная Коммунистическая партия Российской Федерации (КПРФ), но в политике действовали и либеральные, и националистические силы, а на улицах – фашиствующие громилы. Партии конкурировали на выборах за места в новом парламенте, который теперь, как в царские времена, называли Государственной думой. Дума стала ареной множества оживленных дискуссий и ряда поразительных законодательных инициатив (одно из ее постановлений фактически восстанавливало Советский Союз, подтверждая «юридическую силу результатов референдума СССР по вопросу о сохранении Союза ССР»), но, так как президент не обязан был утверждать принятые Думой законы, все это не имело большого значения. Сам президент Ельцин своей партии не создал. Он был тяжело пьющим человеком с больным сердцем, и его здоровье, как и его поведение, становилось все более непредсказуемым.

КГБ пережил смену власти, поменяв название (теперь это была Федеральная служба безопасности, ФСБ), но сохранив контроль над своими архивами, а вот архивы КПСС (как и остатки имущества партии) перешли в собственность новой Российской Федерации, которая открыла их для исследователей. В 1992 г. некоторые архивные документы оттуда представили в качестве доказательств на процессе в Конституционном суде России, инициированном бывшими коммунистами, уверенными, что прошлогодние указы Ельцина о роспуске КПСС и КП РСФСР были неконституционны. Во встречном иске утверждалось, что неконституционным был весь период правления компартии начиная с 1917 г. Этому процессу предстояло стать настоящим подарком для историков, поскольку в его ходе была рассекречена масса ранее неизвестных документов, но московский корреспондент The Washington Post, исправно посещавший слушания, с удивлением отмечал, что, кроме него, происходящее, кажется, никого не интересовало.

Поначалу самой распространенной реакцией на распад Советского Союза было желание притвориться, будто 74 лет, отделяющих новую Россию от ее дореволюционного предшественника, попросту не существовало. Люди в те годы как будто хотели вернуть себе царистское прошлое. Новым государственным символом стал старый имперский герб – двуглавый орел. Русские возвращались к полузабытому православию и вспоминали о своем дворянском происхождении – так же, как в первые годы советской власти обнаруживали у себя пролетарские корни. Интерьеры новых ресторанов отличались вульгарным псевдоимперским декором. Безумной популярностью пользовались всяческие экстрасенсы и колдуны, а одним из самых горячо любимых телеведущих стал астролог. 7 ноября, день Октябрьской революции, все еще было государственным праздником, но отмечали его теперь под новым оптимистическим названием – «День согласия и примирения». Снесенных памятников бывшим советским лидерам накопилось столько, что в Москве для них устроили специальный парк. Но, кроме этого, город обрел новый храм Христа Спасителя: его возвели недалеко от Кремля, на том самом месте, где