– Мордой в стену!

Наручники защелкнулись, мы пошли. Камера проводила меня молчанием, словно я на казнь шел. Нет, ребята, не спешите меня хоронить!

Живицкий, вопреки моим ожиданиям, оказался на месте – в кабинете. Живет он, что ли, в «Крестах» – или успел так быстро добраться из своего театра?! Может, у него пропеллер за спиной, как у Карлсона?! А что, с другой стороны, – платят ему наверняка хорошо, можно и в тюрьме пожить, покуда требуется. Да и много ли ему нужно – крысе?! Забьется в какую-нибудь щель и лежит, дожидаясь следующего моего допроса.

На лице следователя Мухи было написано вполне объяснимое удовлетворение.

– Итак, значит, гражданин Разин, решили чистосердечно во всем сознаться! Облегчить, так сказать, свою совесть!

Муха, как и вертухай, приведший меня к нему, недоверчиво вглядывался в меня, как будто ожидая, что я в следующую секунду откажусь от своего решения.

– Да, гражданин следователь, – поспешил развеять я его сомнения, – решил! Внимание, с которым вы отнеслись к моей скромной персоне, послужило решающим толчком на пути к моему нравственному прозрению.

Живицкий хмыкнул из своего угла. Муха бросил на него взгляд, очевидно, желая сверить впечатления от моей реплики. Адвокат пожал плечами. Следователь помолчал. На его мясистой ряхе ясно отражалось движение мысли, прямой, как единственная извилина, эту мысль породившая. Муха пытался понять – не морочу ли я ему сейчас голову, чтобы в последний момент отказаться от всех показаний и вернуться к исходной точке.

– Ты учти, Разин, – счел он нужным предупредить меня, – больше терпеть твои выходки я бы все равно не стал. Так что к твоему же благу это твое решение. Я это к тому говорю, чтобы ты не вздумал потом еще чего-нибудь учудить! Мы тут все по горло сыты твоими баснями и ждем не дождемся, когда тебя отправят в места не столь отдаленные. Так что будь добр – придерживайся до конца правильной линии и не создавай проблем! Будь мужчиной, в конце концов…

– Мне кажется… – ответил за меня Живицкий из угла, – что Константин Александрович прекрасно осознает, что выбранная им ранее политика была бесперспективной.

Надо же, крыса вспомнила о своих обязанностях защитника. Мне оставалось только отблагодарить его вежливым поклоном.

– Прекрасно! – Муха стукнул ладонью по столу, подводя итог беседе.

Уже до боли знакомая мне пухлая папка снова появилась на столе. Ничего хорошего из нее никогда не появлялось и появиться не могло. Муха выложил несколько документов, скрепленных канцелярскими скрепками, и пододвинул ко мне один из них.

Как и следовало ожидать, это был текст моего «чистосердечного» признания.

– Заранее подготовили! – заметил я и обратился к адвокату. – Это в порядке вещей?!

– Здесь все изложено в соответствии с фактами! – заверил он. – Ознакомьтесь и распишитесь! Если вы желаете добавить какие-либо подробности…

– Не желает! – рявкнул Муха, почувствовавший, что Живицкий перегибает планку. – Подробности потом!

– А это тоже требуется подписать! – Я протянул руку к другим бумагам.

Муха замешкался – грубить сейчас, когда я согласился на его условия и вот-вот поставлю подпись под признанием, было совсем невежливо.

– Нет, – он мягко отобрал их и вернул обратно в папку.

Лучше бы ты их в зад себе засунул – там им самое место. Я успел заметить заголовок одного из документов – это был отчет о неудавшемся «следственном эксперименте» на моей даче. Можно не сомневаться – бумага составлена самим Мухой, и о падении бедолаги Шабалина с трухлявого балкона там нет ни единого словечка.

Я потер рукой подбородок, и скрепка, снятая с бумаг, переместилась в этот момент за щеку. Хорошая скрепка – не пластиковая. А потом взял предложенную Мухой ручку и поставил уверенную подпись под собственным признанием. Чему быть, того не миновать!

Следак торопливо развернул к себе лист и уставился на мои закорючки, желая удостовериться, что я расписался как Разин, а не Григорьев или Чарли Чаплин.

Потом удовлетворенно закивал и обменялся взглядом с Живицким, на этот раз взгляд был торжествующий.

– Прекрасно! – Он улыбнулся мне почти доброжелательно. – Надеюсь, вам не придет в голову утверждать потом, что мы выбили из вас это признание!

– Нет, разумеется! – заверил я его.

– Не сомневайтесь, я сделаю все возможное, – проблеял адвокат, – чтобы добиться…

– Оправдания?! – спросил я с неплохо изображенной надеждой – если уж валять ваньку, то на полную катушку.

– Нет, – несколько смутился он, – не думаю, что при данных обстоятельствах!

– Перестаньте, – обратился к нему Муха, – ваш подзащитный и сам должен понимать, что на оправдательный приговор в подобном деле рассчитывать может только безумец!

– А вы ведь не безумец, Константин Александрович?! – спросил он, уже у меня.

– Нет! – категорично замотал я башкой. – Я не безумец!

– Вот и хорошо!

– …постараюсь добиться минимального срока, – снова завел пластинку Лже-Живицкий. – Суд учтет смягчающие обстоятельства, ваше искреннее раскаяние…

– Борис Наумович, – снова оборвал его следак, которому надоело слушать эту ахинею. – Для дополнительных консультаций с клиентом вам будет выделено полагающееся по закону время. Если Константин Александрович, конечно, сочтет их необходимыми, эти консультации!

– Я всецело доверяю искусству Бориса Наумовича! – сказал я.

– Замечательно! – Муха нажал на кнопку, вызывая охрану, и демонстративно уткнулся в признание, где ему и так, я не сомневался, было знакомо каждое слово.

– Да, еще!.. – Я задержался на мгновение у стола, и Муха сделал знак вертухаю – подождать. – Мне нужно свидание с женой, Владимир Владимирович! Очень нужно! И я говорю о полноценном свидании. Сами понимаете, молодой и крепкий мужчина… Словом, если вы действительно хотите, чтобы я не отказался от своих показаний в последний, решающий, так сказать, момент, то, думаю, найдете способ обойти правила. Тем более, что в этих стенах (я возвел очи горе) это обычное дело…

– А ты еще к тому же и шантажист, Разин! – усмехнулся Муха и кивнул вертухаю. – Уведите задержанного, а о свидании мы подумаем!

Подумаете, подумаете, гражданин начальник, и я не сомневаюсь, что решение будет принято в мою пользу. Лишние хлопоты вам ни к чему!

После ухода Знахаря следователь Муха взглянул на адвоката, и тот без лишних церемоний исчез из кабинета. Так быстро, что можно было подумать, что Живицкий просочился сквозь стену, словно настоящий призрак.

Оставшись в одиночестве, Муха вытащил сигареты и закурил, нервно стряхивая пепел в уже опустевшую пачку «Петра Первого». Курить ему не рекомендовали врачи и Министерство здравоохранения, чье грозное предупреждение было напечатано на пачке сигарет. Но, во-первых, следователь начхал на все предупреждения. Жить недолго осталось – прав был сукин сын Разин! Это подтверждали и пользовавшие Муху доктора. Правда, сроков, в отличие от подлого урки, не называли, крутили, обещали, что курс лечения и неукоснительное соблюдение режима оттянут неизбежный конец на неопределенный срок.