Неужели Колин, вернувшись домой, облокотится о подоконник и примется смотреть на слепые окна дома напротив?

Адил-бей стоял на палубе, прислонившись к борту. Мир вокруг него двигался. Фонари сместились. Мимо турка пробежали матросы.

Время от времени раздавалось звяканье телеграфа, передающего команды в машинное отделение.

Шел дождь или просто сгустился туман? Кожа Адил-бея стала влажной, палуба — мокрой. Фырчание мотора усилилось.

Зажегся сначала зеленый, потом красный свет. Корабль издал три долгих гудка и начал набирать скорость.

Батуми? Его больше не было видно. Они обогнули мыс и оставили позади себя громаду черного неба, а впереди уже виднелись горы Малой Азии.

— Капитан просит вас присоединиться к нему в его каюте.

Стюард удалился. Адил-бей поднялся по лестнице и услышал громкие голоса.

— Войдите!

Его встретил яркий свет. Неджла в розовой пижаме хохотала, вставляя новую иглу в патефон. Капитан расстегнул китель. Стюард принес шампанское.

— Я подумал, что вы выпьете с нами стаканчик…

Под иглой зазвучало танго, именно это танго каждый вечер исполняли в баре. Неджла подпевала, изображала танцевальные па и созерцала обоих мужчин блестящими глазами.

Затем она уселась на ручку кресла капитана. Затем…

Принесли еще шампанского. Неджла все время хохотала. Танцевала. Она поцеловала капитана, а потом и Адил-бея. Она заставила его танцевать.

Время от времени она заговорщически подмигивала турку, особенно когда ластилась к бельгийцу. Иногда ее грудь выскальзывала из пижамы, и женщина не сразу это замечала.

Корабль размеренно вибрировал. Качка была очень слабой, но Адил-бей чувствовал недомогание.

Как ему вспомнить Соню? Перед его глазами вновь возникали лишь черное платье, сапоги, шляпка…

Капитан светился от счастья. Было уже очень поздно, когда он поднялся.

— Пора ложиться!

Он пожал влажную руку Адил-бея. Неджла так и не покинула каюту, а когда дверь закрылась, из-за нее вновь раздался задорный смех бывшей жены персидского консула.

Немного позднее они закрыли шторки иллюминатора. Адил-бей, по-прежнему испытывавший тошноту, добрался до борта, и у него началась сильнейшая рвота, настолько сильная, сотрясающая тело, что мужчине пришлось обхватить двумя руками живот.

Несмотря на моросящий дождь, палубные надстройки оставались белыми, как молоко. Все остальное было черным.

В чем его сможет упрекнуть министр? Любой врач обнаружит в его организме следы мышьяка! Джон, который отлично знал эту страну, категорически советовал ему уехать.

Ведь он сражался в Дарданеллах, затем за Мустафу Кемаля. Он, не задумываясь, поставил на место Пенделли.

В капитанской каюте по-прежнему смеялись. У себя в каюте Адил-бей щелкнул выключателем и машинально посмотрел на иллюминатор, как будто хотел убедиться, что напротив нет ни единого окна.

До полуночи, вернее, до часу ночи, этот вечер ничем не отличался от других вечеров, точнее, от других субботних вечеров, поскольку субботы не были похожи на прочие дни.

Провел бы он этот вечер по-иному, постарался бы еще больше насладиться им, если бы мог предположить, что тот станет его последним вечером как счастливого человека? Позднее он наверняка попытается ответить на этот и многие другие вопросы, например действительно ли он был когда-либо по-настоящему счастлив?

Но пока он еще ни о чем не знал и довольствовался тем, что просто жил, неторопливо, беззаботно. Он даже не осознавал до конца, как один за другим проходили часы, столь похожие друг на друга, что у него порой даже создавалось впечатление, будто он уже давно их прожил.

Он редко закрывал магазин ровно в шесть часов. Почти всегда он задерживался на несколько минут и только потом вставал из-за своего рабочего стола, перед которым на маленьких крючочках висели часы, принесенные в починку, снимал с правого глаза лупу в черной эбонитовой оправе, которую носил целый день, словно монокль. Возможно, по прошествии стольких лет у него по-прежнему сохранялось чувство, что он работал на хозяина, и он боялся показать, насколько дорожил своим временем?

Миссис Пинч, державшая рядом агентство по продаже и сдаче внаем недвижимости, закрывалась ровно в пять часов. А парикмахер, боявшийся опоздать, уже с половины шестого начинал отказывать клиентам. Закрывая витрину своего магазина, Гэллоуэй почти всегда видел, как тот садился в машину, собираясь ехать домой. У парикмахера был красивый дом в жилом квартале. Трое его детей ходили в школу.

В течение нескольких минут точными, немного медленными движениями, как человек, привыкший иметь дело с хрупкими и ценными предметами, Дейв Гэллоуэй собирал с полок часы и украшения, чтобы затем запереть их в сейфе, стоявшем в глубине магазина.

Самые дорогие часы стоили не больше сотни долларов. По правде говоря, у Гэллоуэя были только одни такие. Все остальные стоили намного дешевле. Все украшения были сделаны в технике плаке с имитацией драгоценных камней. Вначале он пытался продавать обручальные кольца, украшенные настоящим бриллиантом, бриллиантом примерно в полкарата, однако за подобными покупками жители Эвертона предпочитали ездить в Покипси и даже в Нью-Йорк, возможно, потому что им было неловко покупать обручальное кольцо в рассрочку у знакомого продавца.

Он положил в ящик сейфа выручку, снял халат из сурового полотна, который повесил на крючок дверцы стенного шкафа, надел пиджак и еще раз обвел магазин взглядом, дабы убедиться, что все в порядке.

На дворе был май. Солнце стояло еще высоко в нежно-голубом небе, и весь день воздух казался неподвижным.

Потянув за ручку двери и выйдя на улицу, он машинально посмотрел в сторону кинотеатра, «Колониального театра», на котором зажглась неоновая вывеска, хотя еще было очень светло. Так повторялось каждую субботу из-за семичасового сеанса. На лужайке перед кинотеатром росли несколько лип, листья которых едва колыхались.

Стоя на пороге, Гэллоуэй зажег сигарету, одну из пяти-шести сигарет, что он выкуривал за день, потом медленно обогнул большое здание, первый этаж которого занимали магазинчики.

Он жил на втором этаже, как раз над своим магазином, но прямо попасть из магазина в квартиру было невозможно. Миновав заведение парикмахера, он сворачивал налево и проходил вглубь, где располагался вход в жилые помещения.

Почти каждую субботу во второй половине дня к нему приходил сын, чтобы сообщить, что не вернется к ужину. Несомненно, сын перехватывал где-нибудь, скорее всего в «Макс Ленч», хот-дог или бутерброд.