Разумеется, Гэллоуэй предпочел бы, чтобы все обстояло по-другому. У него было тяжело на сердце, когда Бен забросил бейсбол, поскольку он сам получал огромное удовольствие от присутствия на игре, даже когда команда играла в тридцати или сорока милях отсюда.

— Он, несомненно, славный мальчик, — сказал Мьюсак.

Почему он сказал это так, словно подводил итог спору, словно ставил точку в разговоре?

Возможно, Дейв Гэллоуэй слишком придирался, когда речь заходила о Бене? Но было вполне естественно, что люди спрашивали о нем:

— Как поживает ваш сын?

Или:

— Что-то я давно не видел Бена.

Но он настойчиво искал особый смысл в этих фразах. Чаще всего он отвечал:

— У меня нет никаких оснований жаловаться на него.

И это было правдой. Ему не на что было жаловаться. Бен никогда не доставлял ему беспокойства. Они никогда не ссорились. Гэллоуэй очень редко бранил сына, и когда такое случалось, он делал это спокойно, по-мужски.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

— До субботы.

— Да.

На неделе они встречались раз десять, в частности на почте, куда каждый день приходили в определенное время, чтобы забрать свою корреспонденцию. У Гэллоуэя была табличка, которую он вешал на дверь всякий раз, когда был вынужден отлучиться или подняться домой: «Я скоро вернусь».

Они встречались также в гараже и у торговца газетами. Тем не менее, расставаясь в субботу вечером, они неизменно говорили: «До субботы».

Едкий запах табака преследовал Гэллоуэя еще метров десять. Когда он шел в направлении Мейн-стрит по улочке, где почти все окна были темными, он слышал гул одного и того же матча по боксу, доносившийся только из двух домов.

Тратил ли он шесть минут на возвращение домой? Едва ли. Оставалась открытой только таверна «Олд Барн» на краю деревни, сверкавшая красными и зелеными огнями, которые даже издали наводили на мысль о марках пива и виски.

Он обогнул свой дом и осознал, что в окнах его квартиры не было света, только тогда, когда уже сворачивал в проулок за заведением парикмахера.

Он не помнил, запрокидывал ли он голову, но был уверен, что так и сделал, поскольку он всегда это делал машинально, возвращаясь вечером. Он настолько привык видеть в окне свет, что больше не думал об этом.

Но теперь, направляясь к лестнице, он мог бы поклясться, что окно было темным. В тот вечер не было ни танцев, ни вечеринки, ничего такого, что могло бы задержать Бена.

Он стал подниматься по лестнице. Через несколько ступенек он совершенно безошибочно понял, что в квартире не было света, иначе он увидел бы светлую полоску под дверью.

Возможно, Бен пришел рано и лег спать? Кто знает? Возможно, Бен плохо себя чувствовал?

Он повернул ключ в замочной скважине и позвал, распахивая дверь:

— Бен!

Звук его собственного голоса, раздавшийся в комнатах, свидетельствовал, что в доме никого не было. Однако он не хотел с этим мириться. Он зажег свет в столовой и пошел в комнату сына, повторяя как можно более естественным тоном:

— Бен!

Дейв не должен был показывать тревогу, поскольку если бы Бен оказался дома и уже действительно лег спать, он посмотрел бы на него с неподдельным изумлением и спросил бы:

— Что случилось?

Разумеется, ничего не случилось. Ничего не могло случиться. Никогда нельзя показывать свой страх, особенно юноше, превращающемуся в мужчину.

— Ты дома?

Он пытался заранее улыбаться, словно на него смотрел сын.

Но Бена не было дома. Комната оказалась пустой, а кровать даже не разобрали.

Возможно, Бен оставил на столе записку, как это с ним случалось?

Нет, записки не было. Вывеска кинотеатра напротив погасла. Второй сеанс закончился более получаса назад, и последние машины уже уехали. Возвращаясь от Мьюсака, Дейв Гэллоуэй не встретил ни души.

Только дважды Бен возвращался после полуночи, не предупредив отца. И оба раза отец ждал его, сидя в кресле, не в состоянии читать или слушать радио. И только заслышав шаги сына на лестнице, он стремительно хватал иллюстрированный журнал.

— Я припозднился. Прости…

Он говорил непринужденно, не придавая ни малейшего значения случившемуся. Ожидал ли он упреков, скандала?

Дейв довольствовался тем, что говорил:

— Я беспокоился.

— Да что со мной могло случиться? Я ехал на машине с Крисом Джиллипси, и мы попали в аварию.

— Почему ты не позвонил?

— В окрестностях не было ни единого дома, и нам пришлось чинить машину самим.

Первый раз это произошло в начале зимы. Во второй раз, между Рождеством и Новым годом, Бен поднялся по лестнице более шумно, чем обычно, и, войдя в комнату, нарочито отводил взгляд и старался не подходить к отцу слишком близко.

— …Прости меня… Я задержался у приятеля… Почему ты не лег?.. Чего ты боишься?

Бен говорил не своим голосом. Впервые в нем что-то изменилось, появилось нечто агрессивное. Его поведение, жесты, движения были незнакомы Гэллоуэю, который, впрочем, сделал вид, будто ничего не заметил. Утром в воскресенье Бен проснулся поздно. Он спал тяжелым сном, а когда вышел на кухню, лицо у него было землистого цвета.

Отец дал сыну спокойно позавтракать, стараясь казаться как можно более равнодушным, и только под конец пробормотал:

— Ты пил, не так ли?

Такого никогда раньше не случалось. Дейв был довольно близок с сыном, чтобы не сомневаться в том, что прежде Бен никогда не дотрагивался до спиртного.

— Не надо упрекать меня, дэд. — Немного помолчав, Бен добавил глухим голосом: — Не бойся. У меня нет ни малейшего желания повторять. Я просто хотел делать так, как делали другие. У меня это вызывает ужас.

— Ты уверен?

Бен улыбнулся и, глядя на отца, ответил:

— Уверен.

С тех пор, то есть с декабря, он ни разу не возвращался позже одиннадцати часов. Обычно, вернувшись от Мьюсака, Гэллоуэй заставал его перед телевизором. Бен смотрел передачу о боксе, ту самую, звуки которой недавно доносились до Гэллоуэя, когда он шел по улочке. Иногда они вместе досматривали ее.

— Ты не голоден?

Отец шел на кухню, готовил бутерброды и возвращался с двумя стаканами холодного молока.

Открыв окно, чтобы как можно раньше услышать шаги Бена, он сел на то же самое место, на котором сидел, ожидая Бена, в прошлые разы. Врывавшийся в комнату воздух был холодным, но он не собирался закрывать окно. В какое-то мгновение он подумал, что неплохо бы надеть пальто, говоря себе, что Бен, застав его в таком виде, будет потрясен.