Поначалу все выглядело как дружеская перебранка, но Фатима и Анн-Катрин достаточно долго следили за делами хоккейными в обоих городах, чтобы понимать: перебранки вскоре перерастут в полномасштабные конфликты, и не только в больнице. Когда «Бьорнстад» и «Хед» наконец встретятся, наружу вырвется все то лучшее и худшее, что накопилось в отношениях между людьми. В наших краях спорт – это гораздо больше, чем спорт. А уж в том сезоне…

Когда Фатима и Анн-Катрин вышли после рабочего дня из больницы, на парковке их ждал человек в спортивной куртке.

– Петер? Что ты здесь делаешь? – растерянно спросила Анн-Катрин, издалека завидев спортивного директора «Бьорнстад-Хоккея».

– Пришел кое-что у вас попросить, – сказал Петер.

– Что, Петер?

– Ваших сыновей.

Фатима и Анн-Катрин сначала рассмеялись, но потом поняли, что он не шутит.

– Петер, ты хорошо себя чувствуешь? – встревоженно спросила Фатима.

Петер с серьезным видом кивнул.

– Может быть, вы слышали – у нас новый тренер. И она хочет выстроить клуб… вокруг ваших мальчиков.

Уловив его интонацию, Анн-Катрин уточнила:

– А у тебя эта идея вызывает сомнения?

Уголки рта у Петера приподнялись, но его взгляд уперся в асфальт.

– Я всегда пытался строить хоккейный клуб, который был бы… больше чем просто хоккейный клуб. Хотел воспитывать не просто хоккеистов, но и людей. Чтобы главным были не победы. Но… у нас теперь новый спонсор. И если мы не победим в этом сезоне… если не разобьем «Хед» и не поднимемся в высший дивизион… тогда я не знаю, выживет ли клуб в следующем году.

– Так что ты хотел сказать? – нетерпеливо потребовала Анн-Катрин.

Грудь Петера поднялась и опустилась.

– Я боюсь, что в этом году клуб потребует от ваших сыновей больше, чем даст им взамен.

– Как это? – спросила Фатима.

Петер повернулся к ней:

– Недавно Амат остановил меня на дороге, за городом. Спросил, будет ли он играть в юниорской команде, а я… я обошелся с ним как последняя сволочь…

– Мы все последние сволочи, ты не хуже других, – улыбнулась Фатима, но Петер перебил ее:

– Он спросил о юниорской команде, Фатима, но господи… в юниорской команде Амата не будет. Мы хотим, чтобы он играл в основной команде!

– С… со взрослыми? – Фатима сглотнула.

Петер не стал скрывать от нее правду:

– К нему предъявят колоссальные требования. И старшие игроки будут обходиться с ним исключительно жестко. Подобное ломало многих. Самый молодой в команде… среди взрослых мужчин… ему придется нелегко.

Взгляд Фатимы был суров.

– Никто не обещал моему сыну, что будет легко.

Ладонь Петера смущенно скользнула по небритому подбородку.

– Нет бы мне сказать Амату, в каком мы с дочерью бесконечном долгу перед ним, как мы благодарны за то, что он весной пришел на то собрание и сказал правду…

Фатима яростно замотала головой:

– Твою благодарность он может принять, но Мая ему ничего не должна. Это мы должны просить у нее прощения, всем городом. А мой сын… мой сын просто играет в хоккей. И будет играть, если ты дашь ему, где играть.

Петер благодарно кивнул. И повернулся к Анн-Катрин:

– Не буду тебя обманывать…

– Смелости не хватит, – улыбнулась Анн-Катрин.

Она была женой Хряка, друга детства Петера, и видела насквозь их обоих. Поэтому что-то скрывать от нее смысла не имело.

– Бубу нужен нам на этот сезон. У нас плохо с защитниками. Но если совсем честно – на более высокий уровень он не тянет… Даже если мы победим, если он поможет нам пробиться в высший дивизион… в следующих сезонах он играть все равно не будет. Этот сезон станет для него последним. Я потребую от Бубу крови, пота и слез, он должен поставить хоккей превыше всего остального – школы, девушек и… всего. А в ответ я могу предложить ему один-единственный год.

Анн-Катрин сильно вздохнула через нос. Внутри все болело, Петер думает, что она такая худая и так плохо выглядит просто потому, что устает на работе. Он, как и все остальные, почти все, не знал о ее болезни. Да и пусть, ей не нужно их сострадание. Но она хочет увидеть, как ее сын играет в хоккей в последний раз. И Анн-Катрин улыбнулась:

– Год? Год – это целая вечность.

Для ее мужа, Хряка, хоккей закончился, когда он получил серьезное сотрясение мозга. Врачи заставили его оставить хоккей; юный Хряк несколько недель молчал, горюя о себе как о покойнике. Несколько месяцев он не мог заставить себя даже приехать к ледовому дворцу, ведь он предал свою команду. Предал товарищей! Тем, что оказался не бессмертным. Бубу унаследовал от отца широкие плечи и грубую силу, а еще – потребность быть частью команды; оба не выносили одиночества. Обоим требовались любовь и признание, и для Хряка лишиться доступа в знакомую раздевалку было как лишиться руки или ноги. Что бы он отдал за один-единственный хоккейный сезон? Одну-единственную игру? За последнюю секунду, когда ощущаешь жизнь всем телом, публика беснуется и на кону – всё?

Когда Анн-Катрин вечером приедет домой, ноги ей откажут, и Хряк вынет ее из машины, а потом этот дурной, этот чудесный и неуклюжий мужик внесет ее в дом. Она слишком устанет, чтобы танцевать, и он медленно и нежно покружит ее по кухне, держа в объятиях. Она уснет, и его губы будут на ее шее, а его влюбленные руки – под ее майкой. В соседней комнате Бубу будет читать «Гарри Поттера» младшим сестрам. Завтра утром Анн-Катрин снова пойдет к врачу.

Год? Что мы готовы отдать за один-единственный год? Это целая вечность.

* * *

Пятерка возрастных снова собралась в баре «Шкура». У стариков появилась новая тема для споров.

– Какая-то баба? Хоккейный тренер? Это что будет-то! – сказал один.

– Да-а, далековато оно зашло, это равноправие, – заметил второй.

– Язык придержи. Эта самая баба, видать, успела забыть о хоккее больше, чем вы о нем в жизни знали, маразматики хреновы, – возмутился третий.

– Уж чья бы корова мычала! Ты же разницы между вбрасыванием и пробросом не видишь, я весь прошлый сезон сидел тут и, как собака-поводырь, докладывал, где сейчас шайба! – замахал руками четвертый.

– А что, нынче и собаки-поводыри заговорили? И не ты ли врал, как в восемьдесят седьмом собственными глазами смотрел чемпионат мира прямо в Швейцарии?

– Да, СМОТРЕЛ! – уперся четвертый.

– Да? Как интересно! Учитывая, что чемпионат мира в восемьдесят седьмом проходил в Австрии! – напомнил пятый.

Все пятеро захохотали. Потом первый сказал – или, может быть, это был второй:

– Но баба – хоккейный тренер? Что будет-то?