Оставив велосипеды в кустах, мы еще пару километров продирались сквозь заросли. Чем ближе становилось болото, тем ниже становились деревья, и вид у них был словно больной – чахлые, корявые кустики торчат из мутной воды, на поверхности которой белеют соцветия каких-то цветов, и воняет гнилью.

– Что здесь может быть? – ворчу я, провалившись по щиколотку в липкую грязь. – Если тут что-то и было, его давно накрыло болото.

– Ань, ты поосторожней… – Игорь помогает мне вылезти на сухое место. – Дед Мирон говорил, что вон на том острове немцы строили бункер. Вот и поглядим, что там.

– Нет, ну какой бункер? Болото вокруг!

– Дед Мирон сказал, что тогда здесь не было болота, оно подступило сюда только после сорок восьмого, когда повернули русло Росани. А до войны здесь был хутор, хотя болото было недалеко. Я деда обо всем расспросил.

Дед Мирон – признанный авторитет. Он единственный из мужчин не воевал в регулярной армии, потому что в тридцать девятом ему на охоте прострелили ногу и ее пришлось отрезать. Но протез не помешал ему уйти в партизаны. В молодости дед был очень вспыльчивым и только с возрастом стал немного поспокойнее. Но только немного, потому что баба Леся не раз ругалась с ним, когда он под горячую руку бил тарелки.

Именно около него и «бросил якорь» Игорь. Дед Мирон рассказывал ему о прежних делах охотно, потому что своих детей у них с бабой Лесей не было, и дед всегда привечал чужих. С Игорем они стали такими друзьями, что все просто удивлялись.

Никто лучше деда Мирона не знал окрестные болота и леса. У него даже старая карта сохранилась, и я сама видела на ней кружок с надписью: Ракитное. Теперь многого, что обозначено на этой карте, уже не найти. Тисва исчезла, Ганин хутор тоже – везде болота. Такая уж вышла мелиорация, когда повернули русло Росани. Кто-то что-то неправильно подсчитал, вот и выросло болото.

– Мы к тому бункеру даже не доберемся. Смотри, где остров, а где мы, – продолжаю я возражать, но все же тащусь за другом.

– Добредем как-нибудь, тут неглубоко и не сильно засасывает. – Игорь прыгает на кочку, брызги гнилой воды и ошметки грязи летят в разные стороны. – Ань, не дрейфь.

– Кто дрейфит-то? Но я не люблю болота, здесь жабы и всякое такое.

– Подумаешь, жабы! Малыш, жабы не кусаются. А вот болотные черти…

– Дурак!

Но небольшой островок приближается. И оказывается не таким уж небольшим. Холм, заросший ивняком. Я чувствую страшную усталость и с усилием вытягиваю ноги из грязи, которая разочарованно хлюпает. И чего мы сюда полезли? Бункер какой-то… Ну, кто стал бы строить бункер где-то на отшибе? Ведь даже и во время войны болото было совсем рядом.

– Есть охота. – Игорь снимает с плеч рюкзак. – Баба Леся пирожков дала, давай перекусим.

– Тебе бы только есть…

Я снова ворчу, но так, для порядка. Потому что постоянно подначиваю Игоря из-за его аппетита. Пирожки, которые печет баба Леся, это нечто выдающееся. А она, как и дед Мирон, так прикипела сердцем к Игорю, что почти каждый день разжигает уличную печь, и тогда по всей улице плывут ароматы пирогов – с яблоками, сыром, вишнями, маком… Дети бегут на эти запахи, и доброе лицо бабы Леси светится от радости.

Бабушка мне рассказывала: в войну юная Леся пряталась от полицаев, потому что отец ее был председателем сельсовета. Пряталась на болоте, осенью, несколько дней в холодной воде провела. Ее, уже полумертвую от холода, нашел Мирон Опрышек и привел в партизанский отряд. Девчонку отогрели, вылечили, но что-то сломалось в ее теле, и потом, когда стала взрослой и вышла замуж за Мирона, детей она родить не смогла. Так и говорит теперь баба Леся: «Война забрала моих детей».

С Мироном они прожили хорошую жизнь, вырастив троих осиротевших племянников. Те приезжают к ним, привозят своих детей, и зовут их отцом и матерью. Да и соседские ребятишки приходят – послушать, что рассказывает дед, полакомиться знаменитыми пирожками. И теперь мы сидим на какой-то колоде и едим пирожки. Баба Леся упаковала их десятка три, не меньше, лишь бы ее любимчик Игорек не отощал.

– Тут все так затянуло, что ничего мы не найдем. Того и гляди, на гадюку наступим. То-то радости!

– Ань, не бухти. – Игорь протягивает мне эмалированную кружку с компотом. – Если будет опасно, не полезем. Но посмотреть стоит. Пошли давай, хватит сидеть. Уже и возвращаться скоро, что ж время терять.

Я о «возвращаться» даже думать не хочу, потому что связываю эти слова с отъездом. А мне так хорошо в Телехове, я здесь такая спокойная и счастливая, как нигде, и каждый год у меня истерика от того, что нужно уезжать. Но уезжать приходится. И потом осенью, зимой, весной в мои сны приходит Телехово: я бегу, бегу по теплой дороге, засыпанной хвоей, замирая от счастья – как хорошо, что школа и город мне просто приснились. А когда просыпаюсь, меня лучше не трогать, так мне горько и больно. Я становлюсь злая и несчастная. И могу сделать что угодно.

– Не хочу назад, в город.

– Малыш, я тоже не хочу. Мне кажется, что город просто приснился – и представить не могу, что снова увижу двор и всех наших… Что они понимают? Я бы охотно так и жил здесь, у деда.

– Я когда-то просила родителей, чтобы не трогали меня, позволили остаться в Телехове, а они только посмеялись, и все. Мама говорит, я не понимаю, что для меня лучше.

– Если бы я раньше знал, кактут… Мы ведь немного даже посмеивались над тобой… Ой, нет, не бей меня! Мы же по-дружески. Теперь-то ясно, каким я был дураком. Потому что вернуться в город мне сейчас… невыносимо.

Мы умолкаем, слушая тишину. Шумят камыши, квакают лягушки, где-то вдалеке крякает утка, в кустах тоненько и пронзительно пищит какая-то птица. А у меня на душе тоскливо. И хочется плакать, потому что сегодня уже десятое августа – осталось всего две недели счастья.

– Дай мне еще пирожок.

– Вот, а надо мной смеялась…

– Я не хочу возвращаться туда!

– Я тоже. – Игорь берет меня за руку. – Знаешь, мне кажется, что я только сейчас начал все правильно понимать. Я так благодарен тебе за то, что ты показала мне все это… Тихо! Кто-то плывет, слышишь?

Да, мы оба уже хорошо знаем звуки, которые могут здесь быть, чтобы сообразить, что к ним добавился еще один – тихий плеск воды от весел.

– Лодка. Плоскодонка. – Игорь поднимается и осторожно выглядывает из зарослей. – Плывет со стороны болота. Ань, надо спрятаться – кто знает, что за люди. Видимо, они от Росани через плавни вышли сюда.

Игорь берет рюкзак, я оглядываю место, где мы сидели – трава немного примята, но незаметно, если специально не присматриваться.

Пригибаясь, ныряем в заросли ивняка, растущего по склону острова-холма, – осторожно, стараясь не колыхать ветки. Игорек прав, люди разные бывают, и кто может знать, кто там плывет, что им здесь надо и что придет в их голову при виде нас. Хорошо, если это просто охотники.