Бум-бум! Дважды раздается громкий стук — не с экрана! Откуда? Хозяин дома быстро жмет на паузу. Гладкое, стильно подсвеченное и обработанное лучшими гримерами экранное лицо Кенарева красиво застывает, а у его помятого земного воплощения глаза тревожно бегают, а уши топорщатся топориками: правда стучали? Не почудилось ли?

За стенами гроза разыгралась не на шутку. Вой ветра сливается с шумом дождя и скрипом деревьев у бассейна. Мелко и противно дребезжат оконные стекла. Над головой ходит ходуном потревоженное кровельное железо… И вновь повторяется: бум-бум! Уже второй раз тот же самый двойной стук — и не в дверь, а прямо сюда, в стену за телевизором. Как будто путник-великан или каменный гость лупит посохом, требуя пристанища.

Бум-бум! Бум-бум! Бум-бум! Даже если бы у Кенарева и рука, и нога были невредимы, он бы и тогда не рискнул выглянуть наружу, а уж теперь и подавно. Это никакой не великан, это всё буря, мысленно обращается он к экранному себе. Что мы, бурь не видели, что ли? Да сколько раз! Мглою небо кроет, вихри трам-пам-пам крутя. Ничего страшного… Бум-бум!.. Стена прочная… Бум-бум!.. То, как зверь, она завоет, то… Бум-бум! Бу-умм-Бу-умм!..

Изображение в телевизоре с противным треском гаснет, а из самой глубины приемника выплескивается огненная волна, краем зацепив Кенарева. Но за мгновение до всего этого Вадим Сильвестрович успевает увидеть кошмар: у него на экране вырастает рог, прямо из середины лба! И этот рог — острый, деревянный и мокрый — весь облеплен листьями, абсолютно весь! Увиденное столь ужасно, что Кенарев забывает о своих переломах и о том, что выплеском огня ему только что опалило левое ухо. Прочь отсюда!

Прямо в одеяле, не выпуская из рук книгу, босиком, он выскакивает из дома во двор, а там сухо. Гроза миновала. Нет уже ливня, который мог бы залить пожар. Ничто не мешает ветру с удовольствием раздуть огонь. Несколько секунд спустя каменная постройка уже полыхает, словно бумажная, — быстро, с веселым треском. Сигнализация молчит. Соседям не до Кенарева. Он один — даже его телеверсия только что взорвалась. В оцепенении Вадим Сильвестрович садится на землю у бассейна и тупо смотрит, как догорает его собственность в городе Катманду. Купленная за деньги, которые он заработал в Москве.

Медики и пожарные в конце концов приезжают и застают господина Филомелли на пепелище дома: в одеяле, с опаленным ухом, с книгой в руке… Но он по-прежнему жив.

— Никакой мистики, обычное дерево. — Димитрий увеличил изображение. — Во время бури у одной из двух гималайских сосен с его участка оторвало большую ветку. Она пробила сначала стену дома, а следом за ней — работающий телевизор. Из-за этого начался пожар, от которого дом Кенарева сгорел полностью. Правда, сам он успел выскочить.

— М-да-а-а, — задумчиво протянул Сергей Петрович. — Сначала наш клиент лезет чинить антенну и падает с лестницы. Потом у него во дворе происходит буря — и в результате уничтожено его имущество. Две отличные попытки, но… оба раза он жив. Повезло гаду. Может, Роман Ильич, стоило попробовать еще разок? Бог, как известно, троицу любит. Знаю-знаю, у вас кончались командировочные. Но ради такого случая мы бы добавили.

— Нет, — твердо возразил я. — Это исключено. Обратите внимание: в первый раз у него два перелома, а во второй он отделался небольшим ожогом уха. Динамика видна, травмы по убывающей. Если бы мы решились на третий раз, то, думаю, к этому добавился бы какой-нибудь незначительный ушиб мягких тканей или заноза в пальце. Или вообще ничего.

— Получается, Кенарев у нас не виноват? Как такое может быть?

Прежде чем ответить Сергею Петровичу, я посмотрел на свою команду. И вспомнил, какие у нас шли словесные битвы, пока мы ждали вылета в транзитной зоне. Над Европой висел грозовой фронт, Москва всё никак не принимала, времени на разговоры хватало с избытком. Это сейчас Ася с Димитрием выговорились и стали тихими, а меньше суток назад они были — ого-го, большой ходячий протест. Такие копья у нас ломались, такие эпитеты звучали, и такая крамола уходила в небо, что будь Великая Вселенская Справедливость не явлением природы космических масштабов, а обычным человеком из плоти и крови, ей бы икнулось стократно. Даже флегма Нафталин — и тот, хоть и не вмешивался напрямую в наши баталии, время от времени бухтел под нос, что от кого-кого, а от высших сил он не ожидал подобного слюнтяйства.

Но спасибо троице: не будь этих споров, я бы, может, и сам не разобрался до конца, что произошло в Катманду, и тратил бы сейчас время на поиски четких формулировок…

— Кенарев, конечно же, сволочь редкостная, — сказал я. — Гад и паразит. И каждый из присутствующих имеет право набить ему морду. Только не надо забывать о главном: мы — не военный трибунал, не какая-то там Чрезвычайная Четверка, которая разъезжает по миру, вынося приговоры негодяям и тут же приводя их в исполнение. Мы — не полпреды высшей силы, мы только у нее на подхвате. Ну да, обычно нам попадаются клиенты, на которых кровь, — и она к ним возвращается. Но Кенарев, сдается мне, по шкале мерзостей еще не достиг отметки «высшая мера». Может, еще полгодика работы на телевидении — и весы бы качнулись не в его пользу. А так фуфлогон остался жив. Он не просто уцелел, у него даже осталось кое-что из имущества: любимое ватное одеяло и любимая книга.

— А что за книга, кстати? — полюбопытствовал Сергей Петрович. — «Молот ведьм»?

— «Робинзон Крузо», — ответил я. — В адаптированном переводе Корнея Чуковского.

— Эта книга ему понадобится, — злорадно добавил Димитрий. — Как учебник. Непал, конечно, не остров, но без дома и без денег жизнь Вадиму Сильвестровичу придется начинать заново: и хижину строить из веток, и коз разводить, и штаны шить из шкур…

— Шутник ты, Дим! — засмеялась Ася. — Скажешь тоже — хижину! Ничего он не умеет строить, кроме рож. Поголодает денек-другой, а потом добредет до Тамеля — там полно туристов. Выйдет на Площадь горшечников, завернется в свое одеяло, выставит вперед костыль и гипс и начнет хныкать: «Сам я не местный… Поскользнулся, упал, закрытый перелом… Подайте на пропитание бывшему…» Придумает, чего он бывший, — тут у него богатый опыт. Самое важное — повторять эту мантру как минимум на трех языках.

— Каких именно? — деловито уточнил Нафталин. — Первый русский, это ясно, а какие два других? Может, ему побираться на идиш? У нас есть сентиментальные бабки, которые подадут любому, кто еще помнит язык штетла, — хоть черту лысому, хоть попугаю…

— Идиш — вряд ли и уж точно никакого русского, — ответила Ася. — Он не хочет, чтобы его узнали наши туристы или тем более украинские. Любой уважающий себя украинец плюнет ему в рожу вместо милостыни — и будет прав. Думаю, он предпочтет французский и немецкий, но прежде всего — итальянский. Ему, главное, не проболтаться, что в Риме его ждут карабинеры. Хотя ордер-то выписан на синьора Кенарева, а не на Филомелли…

Сергей Петрович с удивлением посмотрел на мою троицу.

— Ребята, вы чего? Какая хижина? Какая милостыня? — спросил он. — Вы же читали его досье. У него есть страховка — на дом и на то, что внутри. Как только ему всё возместят, он себе купит другой дом с бассейном, ничуть не хуже. И будет в нем жрать свою пиццу.