— Ну и дела! — обрадованно и одновременно ошарашенно, проговорил старшина. — Евмен, ты, что ли?

— Я самый, собственной персоной… — довольно кивнув, отрапортовал солдат.

— Тебя что, уже выписали?! — расспрашивал Андрей. Появление Евменова помогло отвлечься от невеселых мыслей.

— А меня, товарищ старшина, и не записывали… — с легким налетом гусарской рисовки ответил Евменов. — Санинструктор Ниночка даже устроила мне дополнительный медосмотр.

— Да ну?! — тут же среагировал Попов. — С этого места, пожалуйста, поподробнее.

— Я тебе дам поподробнее, — замахнулся котелком Евменов, но тут же великодушнейше простил забияку.

— Ну, рассказывай, рассказывай, Евмен… — поторопил его Андрей. Ему уже освободили на деревянных нарах место и протянули котелок с плещущим на дне, благоухающим и сверкающим рубиновыми отсветами вином.

— А что рассказывать… санинструктор меня осмотрела, значит… прослушала сердце и легкие, спину, заставила сказать «А-а-а!», — выпучив глаза и вывернув язык красноречиво показал Евмен. — А потом захлопала так часто-часто своими длиннющими ресницами, повела своей упругой грудью и жалобно так сказала: «Товарищ Евменов, вы совершенно здоровы. Удивительный случай! После того, как вы столько времени провели в ледяной воде»…

Попов аж подпрыгнул от захватывающих картин услышанного повествования. Описание ресниц и груди, видимо, до невозможности тронуло его пылкое воображение.

— А ты, а ты что?… — умоляюще спросил он, таким тоном, будто от ответа Евменова зависел исход всех будущих сражений, в которых было на роду написано участвовать Попову.

— А что я… — Евменов сделал многозначительную паузу и по-гусарски потер подбородок. — А я ей говорю: «Ниночка, душа моя, на свете происходят случаи еще более удивительные… Вот, — говорю, — если бы в том же Днестре — только летним, знойным днем, досыта назагоравшись, — вы провели бы со мной чуточку больше времени, случилось бы нечто еще более удивительное!

— Душа моя… — как бы пытаясь запомнить, повторил Попов, а потом опять к Евменову — с вопросом: — А она что? Нина — что?

Тут Евмен как-то разом весь свой гусарский апломб и растратил.

— А что она, — он, вздохнув, провел ладонью по щеке. — Врезала мне. И хамом обозвала. Вот и все лечение.

— Ну, — поднял Аникин свой котелок, — посему выпьем — за верные методы лечения!

— Будем здоровы! — откликнулись все вразнобой и сомкнули котелки. — Будем…

— Кстати о здоровье, — серьезным тоном спросил старшина. — Как там наши?

— Не шибко весело… — нахмурился Евмен. — Особенно с Зайченко худо. Воспаление у него, по ходу. И пальцы на руках отморозил.

Все замолчали. Тягостную паузу обычно первым прерывал Зайченко. Андрей почему-то подумал об этом среди наступившей тишины.

— Ладно… — откашлявшись, выдохнул он. — Главное, жив остался. Девок и без пальцев щупать будет. Есть там еще что налить?

— Есть, командир. Дед Гаврил нас хорошенько сегодня снабдил. Мы ему про разведчиков рассказали.

— Вот и выпьем за наших разведчиков. За то, что сходили к фашисту и живыми вернулись. Давайте, парни, за удачу.

Евменов совсем посмурнел.

— Да какая там удача, товарищ командир… Эх, мать ее. Я во всем виноват, я старшим был назначен. Мы ведь фрица с собой тащили. Почти довезли его до берега. И в последний момент упустили. Вот досада. Камнем на дно ушел наш «язык».

— Видать, тяжелый язык-то попался? — сострил кто-то.

Но Евменов шутки не понял.

— Да ты подумай: по такой холодине, в шинели… — совершенно серьезно принялся разъяснять он и, помолчав и выдохнув, одним глотком выпил содержимое котелка. — Да еще со связанными руками… Вот тебе и готовый топор на дно, — переведя дух, закончил разведчик.

— Эх, черт подери! Какая там удача… Зайченко, дурья башка. Все из-за него получилось так нескладно. Добрались уже до берега. А он возьми, да не выдержи. Немцы вышли на нас. Мы затаились. Я с Байрамовым поодаль, за стволом поваленным оказался. А Зайченко впереди нас. Это он вызвался плот наш найти. Спустился к самой воде. «Я узнаю, — говорит, — то самое место, где мы плот оставили». Ну, и попер туда, это значит, плот отыскивать. А тут эти немцы. Они поначалу мимо себе шли. Решили не трогать их — пусть топают. Нам же шума подымать нельзя было. К реке уже выбрались. Да и двое их, ножами — опасно, как бы суматохи не вышло. Так вот… Прошли они вроде, а один вдруг останавливается, второму что-то быстро так лопочет и руки кверху подымает: «Грязные, мол, пойду помою». И спускаться стал, быстро так И прямо на Зайченко. Его бы ножом. Да, где там… Мы даже дернуться не успели. А Зайченко… Они нос к носу столкнулись. Немец остолбенел от неожиданности. И Зайченко… Тоже, видать, чуть в штаны не наложил. Эх, лучше бы он, в натуре, об…ся. У него от страха другой рефлекс сработал. Он возьми и выстрели. В упор ба-бахнул, прямо немцу в башку. То есть в лицо. Снес его напрочь. Тот, как стоял, с черепушкой вскрытой и плюхнулся прямиком в реку Ну, мы сразу ко второму, хватаем его и деру. Плота никакого там не было. Высоко мы вышли, надо было ниже, вдоль русла, спускаться. А Зайченко… Его мозгами фашистскими при выстреле забрызгало, и сам не свой сделался. Все хотел второго немца кокнуть на месте. Да… ясное дело, шум подняли, жди хвоста. Мы с немчурой этим пробежку затеяли. Пришлось ему руки связать, а тут Зайченко плот обнаружил. А дальше… Дальше, в общем, вы знаете…

Евменов замолк, а потом вдруг встрепенулся.

— Эй, кто там, на розливе? Чего наливаете наперстками какими-то. А ну, плесни полную котелочную…

Аникин кивнул разливающему, и тот послушно наполнил прозрачной, рубиново-красной струей котелок Евменова до самых краев.

— Ну, будем… — просто сказал разведчик и, выдохнув, принялся пить. Он пил долго, медленно поднимая котелок все выше и выше, так, что становилось видно, как ходит вверх-вниз ходуном большой выпуклый кадыку него по шее. Наконец, опустошенная солдатская емкость зависла кверху дном, чуть не упираясь в положенные в три наката бревна.

Все, кто находился в блиндаже из отделения, отпив свои граммы, замерев, ожидали, когда допьет Евменов. Он медленно отнял и опустил на колени посуду. На бритом, дубленом его лице, под носом, осталась чернильно-красная полоска.

— А-а… — пьяно и облегченно выдохнул солдат.

— Вот, у Евмена и усы выросли… — произнес Попов.

Тот, услышав свое прозвище, невидяще мутным взглядом нашел сказавшего. Зрачки его, буравившие двумя черными углями, не сулили ничего хорошего.

— В смысле — винные, — виновато оглядываясь и одновременно ища защиты, проговорил Попов.

— Попов, угомонись. Тебе на часы еще заступать, — строго сказал старшина. Оглянувшись на разведчика, Аникин покачал головой: — Тебе бы выспаться, Евмен. Сложные сутки выдались.