в жизни, поэтому оттачивала свою речь, чтобы не говорить, как её полуграмотные родители. И она вступила в комсомол, несмотря на недовольство матери.

  Ася в комсомол не вступала. Она изменилась – замкнулась, пересела на заднюю парту, скучала там в одиночестве с книгой на коленях. Говорила Лиде, что считает себя некрасивой, хотя на самом деле теперь для всех было очевидно – Грошунина превращается в красавицу.

  8.

Это, как в лифте вместе застрять. В другое время взглянули бы мельком, и всё, а тут, хочешь, не хочешь – всматривайся, разбирай чужой судьбы узор, пока клаустрофобия тебя совсем не замучает. Нарочно, что ли, жизнь таких разных людей сталкивает? – Соседки по палате наблюдают за старухой и её сиделкой.

  Провинциалка уже четыре недели живёт в кресле, которое медсёстры разрешили перетащить из холла. Она вяжет или для разнообразия сидит на кровати рядом с Лидией Николаевной, медленно расчесывая её седые космочки. Бабуля немного не в себе, всё время жужжит, а она ей негромко выговаривает.

  Соседки по палате завидуют бабуле. Столько внимания старушка получает! И внук часто навещает её. И красавица эта от неё почти не отходит. Девушка исчезает лишь во время визитов бабулиной дочери – похоже, не разговаривают они между собой. Но дочь эта и с матерью не в ладах – посидит, помолчит и уходит.

  Зато красавица развлекает больную, как умеет. Хотя развлечений в больнице немного: можно кормить голубей, кидая крошки на подоконник, или ездить в кресле-каталке по коридору. Наверное, внук заплатил этой девахе хорошо, шепчутся соседки, и заодно влюбился в неё по уши.

– Лидия Николаевна! Ну какая же вы отвратительная?

– Нет, нет, Машенька. Это уж-жасно. И как я дожила до того, что стала отвратительной старухой? Ужасная. Ужасная. Баба Яга.

  Неправда. Она до сих пор по-своему прелестна, насколько это возможно в восемьдесят пять лет: с аккуратной фигуркой и тонкостью черт. Даже сейчас ей в минуты просветления удается по-женски кокетничать с дородным врачом-физкультурником, который каждое утро заходит в палату. Другие, более молодые инфарктницы безучастно следят за его нехитрыми экзерсисами, лишь она проявляет интерес. Но беда в том, что старуха плохо ест.

– Лидия Николаевна, одну ложку только!

– Не буду я.

  В этот самый момент ложка с супом ловко опрокидывается в её приоткрытый рот. Выждав секунду, Лидия Николаевна томно объявляет:

– Сейчас меня будет рвать.

Она говорит это после каждой порции, и в конце концов обычно сдержанная провинциалка теряет терпение.

– Пожалуйста, – она сует старухе пустую миску. – Сюда!

– Милая девочка, мне надо вам сказать, – оттолкнув миску, Лидия Николаевна заговорщицки подзывает свою сиделку поближе и шепчет, чтобы никто не услышал. – Только не спорьте и не перебивайте… Вы ведь всё знаете и понимаете, так что не притворяйтесь чужой. Моя квартира тридцать миллионов рублей стоит, мне дочка говорила. Так вот, значит… – выдержав торжественную паузу, объявляет старуха. – Я отдаю её вам… И не спорьте! Обязательно надо, – она кладет скрюченную руку на колено девушке, когда та делает протестующее движение. – Ты, Ася, позови нотариуса, а я распишусь. Я, Римакова Лидия Николаевна, находясь в полном уме, ну и так далее… Вообщем, если что не так, ты меня направишь…

– Лидия Николаевна, я Маша, а не Ася.

– Да-да, Маша, – послушно извиняется старуха, но после недолгого размышления хитро улыбается. – Или не Маша… Уж мне ль не знать, кто ты?

  Переубедить её невозможно. Старуха уверена, что это мятежный неотомщенный дух Аси пришел судить её. А может, даже и сама королева Макушка.

– Лидия Николаевна, хватит об этом, поехали лучше Серёжу встречать!

  Их выход в свет предваряется целым ритуалом. Девушка причёсывает, наряжает бабулю, опрыскивает дорогими духами (подарок внука), проверяет её безукоризненные ноготки.

  В коридоре отделения кардиологии им все улыбаются, они здесь популярная пара. Сейчас стройная Маша разгонит каталку – мимо кабинета главврача, мимо буфета и ординаторской – и с ветерком помчит Лидию Николаевну. Глаза у обеих разгорятся, щёки порозовеют. В этот короткий миг они будут абсолютно счастливы. Действительно, какое отношение имеют земные болезни и печали к полету двух прекрасных женских душ?

  Но в последние дни Лидия Николаевна отказывается от прогулок, путает явь и сон. Все понимают, что ей недолго осталось. Больничный народ хорошо знает эту печать, которая появляется на лицах умирающих. Выздоровления не будет.

  Ночью Лидия Николаевна опять напугала своих соседок: неожиданно нашла силы встать, бродила по палате, спрашивая какую-то Асю. И днём эта Ася ей мерещится. Бабуля разговаривает с ней, обращаясь при этом к Маше и умоляя ту уйти. Неблагодарная. Да если б не Маша, переглядываются соседки, несчастную давно привязали бы к кровати.

  Полубред, в который старуха потихоньку проваливается, соткан из её снов и воспоминаний. Что случилось однажды, случилось навсегда. Этот полубред для Лидии Николаевны интереснее яви, потому что краски в нём ярки, её глаза зорки, а тело такое же ловкое, как в молодости. Вот только один сон пугает её – как привязался к ней с детства, так и снится до сих пор. Будто она ходит по Тёплому переулку и не может найти свою квартиру…

  Тёплый переулок вибрировал от весёлого марша, который нёсся из громкоговорителя. Лида подышала внутрь поднятого воротника, согревая лицо. Что за промозглый день. Мимо проехал грузовик, украшенный ветками хвои и красными плакатами. В нём сидели продрогшие физкультурники. Уже заходя в подъезд, девочка догадалась, что сегодня праздник.

Дверь квартиры была незнакома ей. На этой чужой двери красовались сразу несколько звонков и наклейка газеты «Правда». Лида всё-таки позвонила – из квартиры высунулся старик с намыленным лицом и с помазком в руке.

– Нет тут никаких Семилетовых. И не было! – он раздражённо захлопнул дверь.

  Лида снова побрела по переулку. Что-то мешало ей как следует разглядеть окрестности. Словно чёрная стена двигалась перед нею. Такой родной и такой коварный переулок! – она прожила здесь много лет, а он не хочет признавать её.

– Это Городовой тебя водит, – сказали рядом, и девочка остановилась. – Он чужих не привечает, – из-под брошенной телеги вылезла собака с крыльями. – Вот, смотри, сейчас из-за дома покажется, – изогнувшись, собака клацнула зубами под своим крылом, поймала блоху.

  И действительно – то, что мгновение назад было крышей с печными трубами, оказалось спиной в кителе с погонами, волосатой шеей со складочками, красными от холода ушами и алым околышем фуражки, прикрывавшей бритый затылок. Фигура эта медленно колыхалась.

– Ты выверни свое пальто наизнанку и на каблуке покрутись, – посоветовала собака, уползая обратно под телегу. – Три раза! – зевнула она уже оттуда. – И уходи быстро.