– Ася, – Лидия Николаевна жестом просит девушку наклониться поближе и виновато шелестит ей в лицо, задыхаясь. – Ты ничего не знаешь. На самом деле я не собиралась им про тебя говорить… Но они мне сказали: «Вы ведь советский человек, комсомолка? Тогда помогите нам, а мы вам поможем» … Я же не виновата, что моральные нормы тогда такими были… А про револьвер спрятанный я вообще никому не сказала, – вдруг с гордостью сообщает она.

  Ей хочется напомнить Асе, как отец вернулся из ссылки. Никто не давал ему работу, и бывший портной высшего разряда проводил дни, лёжа на диване лицом к стене… А Лиде во всех важных для её будущего документах приходилось писать о том, что он побывал в немецком плену, что за это его потом сослали за Урал.

  И ни правильное рабоче-крестьянское происхождение, ни Лидины таланты и трудолюбие не могли перевесить эту позорную строчку семейной истории. Кадровики дипкорпуса, поначалу хотевшие взять Лиду на работу, сразу ей отказали, прочитав анкету.

А тот следователь был внимательным и участливым. Он заметил, как дрожали перчатки в руках у Лиды. Налил девушке воды из графина, cочувственно произнес: «Мы знаем, у вас трудности из-за отца» …

  Но всё это остается невысказанным. У Лидии Николаевны просто нет сил произнести так много слов. Старуха прикрывает глаза, чтобы снова подремать.

По коридору грохочет тележка с тарелками – в больнице обед – и раздатчица спрашивает кого-то грубоватым голосом, словно стесняясь своей доброты: «Добавку вам положу, вы, главное, поправляйтесь».

– Пощади меня, Ася, – снова просит Лидия Николаевна, слегка шевельнув до синевы исколотой рукой. – Разве не видишь… я умираю… – вместо связной речи у неё получаются лишь слабенький свист и хрип. Её легкие полны жидкости, её тело забыло, как надо дышать.

  Вскоре вокруг Лидии Николаевны начинается небольшая профессиональная суматоха: приходит медсестра, потом врач. Когда старуху везут в лифт, молодое зрение вдруг возвращается к ней, и она замечает светильники на больничном потолке. Один, второй, третий… Четвёртый светильник ей хочется потрогать, и она приближается к нему, удивлённо разглядывая тоненький слой пыли на плафоне.

Внизу на каталке теперь лежит пустой кокон, из которого только что вылетела бабочка. Никто пока об этом не знает, все продолжают суетиться вокруг него. Все – кроме молодой стройной женщины, которая первой догадалась, отошла от процессии и стоит теперь у стены в позе древней плакальщицы, прикрыв лицо вязаным шарфом. Кто она? – Да какая теперь разница.

  Гораздо больше Лидию Николаевну волнует мёртвая старуха. Подлетев к ней поближе, она ужасается, словно только что посмотрела в зеркало и увидела там чужое лицо. Этот лилово-жёлтый труп на самом деле прежде был ею.

Но её паника быстро проходит. Лидия Николаевна так рада вернувшемуся зрению и свободе, что ей не терпится попробовать свои новые силы. Выпорхнув на улицу, она летит над парком, удивляясь размерам больничной территории, и замечает молодого мужчину в чёрной куртке, который только что вылез из машины.

Мужчина бежит к кардиологическому корпусу. Это её внук. Скоро её тело отвезут вон в тот домик в самом тихом углу парка, украсят и нарядят, чтобы над ним поплакали самые дорогие люди – Света, Серёжа и Люси. Ей будет грустно на них смотреть.

  А её саму, свободно парящую над привычным миром… её заберут в другой мир, освободив от галлюцинаций умирающего тела, от старых снов и видений. Там уже не будет ни выдуманного подругами волшебного Дерева с живущей на нём Макушкой, ни летающей собаки. Там Лида с восторгом погрузится в безграничную любовь, а потом с раскаянием – в такую же безграничную печаль.

Но пока что она счастлива и задаёт себе только простые вопросы. Куда направиться дальше? Конечно же – туда, куда давно стремилась душа, чтобы начать всё сначала, но не находила пути. Вот она, Москва-река с купальщиками и лодками, золотые луковицы Николая Чудотворца – в пыльном церковном палисаднике цветёт сирень, вот красные фабричные кирпичи, родительские окна.

  Опустившись в Тёплом переулке – тёмные сараи, узкое крыльцо, всё родное! – Лида вбегает в подъезд. Нужная ей дверь на месте, и она широко распахнута: на пороге давно ждут улыбающиеся отец с матерью, маленький Алька.

  9.

– Маш, мне очень плохо.

– Отчего? – вежливо поинтересовалась она и пальцем нарисовала сердечко на запотевшем лобовом стекле. На улице лил дождь.

   Сергей посмотрел на это сердечко, на её длинный тонкий профиль, на красивые коленки, сомневаясь, говорить ли. Маша его никогда не отвергала, но ответного чувства, вообще никакого чувства он в ней по- прежнему не замечал.

– Скажи, вот у тебя так бывало? – всё же начал он. – В сердцевине твоей как будто выжжена чёрная дыра. И она засасывает всё, имевшее неосторожность приблизиться. Сегодня, представляешь, я отъехал от бензоколонки с заправочным пистолетом в бензобаке. Остановился, лишь когда другие водители начали гудеть, кричать, размахивать руками.

– Да ты опасен, – улыбнулась Маша.

– Сам себя боюсь. Я, конечно, посмеялся вместе с ними, потом затормозил в укромном уголке, около аппарата для подкачивания шин, положил голову на руль…

– И что надумал?

– Шины подкачать… – горько пошутил Сергей, обиженный её вежливым равнодушием. – Если тебе на самом деле интересно… я просто спрашивал себя: ну почему не могу стать самым лучшим для одного-единственного человека? Что я делаю неправильно? Может, ты мне подскажешь, очень тебя прошу.

Маша погладила его руку, и Сергей подумал, что подобный разговор: мольба о любви и холодная ласка в ответ на неё – уже были в его жизни, совсем недавно. Только теперь роль ему выпала другая. Он жалуется Маше точно так, как Люси жаловалась ему.

– Это пройдёт, – сказала Маша. – Ты просто переживаешь смерть бабушки.

Сергей приготовился было с привычной покорностью сменить тему, но в этот раз нервы его не выдержали и он впервые закричал на Машу.

– Да причём здесь бабушка!?

   Она с лёгким удивлением отстранилась от него.

– Ты прав, не при всём… Знаешь, на какой улице мы с тобой находимся?

   Он опустил стекло, чтобы рассмотреть табличку на доме, но сквозь дождь было видно плохо, а выходить из машины не хотелось.

– Это Тёплый переулок, – сказала Маша.

– Нет такого в районе, – с самоуверенностью коренного москвича отозвался Сергей. – Это улица Тимура Фрунзе, – объявил он, наконец прочитав табличку.

Маша не стала спорить. Она попросила Сергея свернуть направо и проехать ещё немного по соседнему Большому Чудову переулку.

– Вон тот дом видишь? – спросила она.

   Сергей сквозь капли и подтёки всмотрелся в