Кстати, есть и противоположные примеры (и таких немало), когда актер или актриса, достигнув какого-то уровня, с облегчением взбираются на свой небольшой пьедестал и уже – ни ногой, никуда. Им неинтересны чужие достижения, они не ходят на чужие спектакли, не смотрят кино, не спорят о творчестве. Они начинают побаиваться что-то менять: они нашли свой стиль, язык, – зачем трогать то, что и так неплохо работает? А ведь без эксперимента, без интереса к новому нет развития. Трусоватый актер – такое тоже бывает, и нередко. Многие боятся сделать неверный шаг – и не делают никакого.

Это я к тому, что главной целью системы театрального образования, как мне кажется, должна быть сознательная нестабильность. Нестабильность как свойство движения, изменения, эксперимента, самой жизни, наконец.

О театре Кабуки сложно говорить, если воспринимать и оценивать его с позиций традиционного, понятного нам русского театра. Хотя эти позиции – они правильные, проверенные временем, завоевавшие авторитет в мире и т. д. И отечественный зритель имеет полное право судить о театре именно с этой точки зрения: созвучно ли то, что он видит, русской театральной традиции, или нет; нравится ли ему то, что он видит, или не очень. Но в данном случае это «нравится» будет шаблоном, который помешает увидеть и почувствовать главное.

Ну, например: с традиционной русско-европейской точки зрения, японские артисты не могут петь, вообще. Они хрипят, они постоянно срываются на фальцет. Они играют на как будто расстроенных, дребезжащих инструментах. Все выглядит так, будто спектакль ставили пятилетние дети: они соорудили совершенно детсадовские декорации, за которые, кажется, загляни – увидишь ночные горшки с вишенками и грибочками; дети разрисовывали чудовищным, кричащим гримом лица актеров, они же заставили взрослых актеров странно двигаться по сцене, странно говорить – как будто это не живые люди, а фарфоровые куклы. Плюс – звучащие на протяжении всего спектакля «закадровые» пояснения – нараспев, под музыку:

– Миядзаки встал на ноги! – на сцене актер поднимается с пола.

– Он возмущен! – сообщает зрителю «ведущий», и Миядзаки гневно хмурит брови.

– У него болит горло! – подсказывает нам дотошный комментатор, как будто и так не видно, что происходит: актер хватается за горло и корчит гримасу боли и страдания.

Это фантастически наивно и примитивно. Если смотреть глазами «классического» зрителя. Да, Кабуки – это дети, играющие в куклы! И, как у детей в их играх все очень честно, по-настоящему – так и здесь.

Кстати, мимоходом – про актеров. В программке перед спектаклем увидел, что напротив имен и фамилий некоторых актеров стоят цифры, допустим, «Сэндзяку Накамура, 4». Это значит, что данный артист – артист в четвертом поколении. Он представитель актерской династии. Красиво. И почему-то в данном случае семейственность не идет во вред делу.

На Кабуки нужно сходить хотя бы раз в жизни, обязательно. Идти туда надо не то чтобы подготовленным (невозможно за два дня перед спектаклем проникнуться многовековой японской культурой и вдруг стать японцем), но нужно постараться поймать правильный настрой. Как мне кажется, главное при этом – понимать, что ты идешь созерцать красоту. Особенную, не природную, но рукотворную. Потому что спектакль театра Кабуки – это невероятный труд, начиная от создания кимоно и заканчивая тем же гримом. И тогда вы окажетесь на нужной волне, вы сможете ощутить и оценить работу актеров. Потому что актеру существовать на сцене в таких условиях, в условиях наивного, очень простого, очень открытого повествования, – это чрезвычайно сложно.

И вот, когда вы предварительно переварите в себе все эти детали, тогда вы сможете оценить то, что увидите на сцене, – эти наивные притчи, с простым юмором, но с большой глубиной. Эти сцены – обращение к чувствам, эмоциям напрямую, без выкрутасов. Там нет ничего лишнего. «Лихо сюжет закручен» – это не отсюда. Здесь все происходит как в жизни. Где и горе, и смех происходят одновременно, и каждый человек переживает и «переваривает» эту странную смесь по-своему. Здесь есть образы, настроение и характеры героев. Потрясающе показанные.

Рукотворность и темперамент – вот, с моей точки зрения, лозунг театра Кабуки.

Очень советую при случае посетить спектакль японского театра. Если получится, берите билеты поближе к сцене – тогда вы сможете увидеть много важных мелочей, выразительных деталей. Первое и самое очевидное: мужчины, играющие женщин, – удивительное впечатление. Какие у них потрясающие движения, как они поворачивают голову, как двигаются кончики их пальцев, – это восторг. Они не притворяются женщинами, они не кривляются, отнюдь! Когда я ездил в Японию, мне было неудобно разглядывать женщин на улицах. Хотя это было потрясающе интересно: молодая женщина на улице Токио, которая идет в традиционном кимоно. С этой точки зрения театр Кабуки – уникальная возможность рассмотреть все в подробностях: как японки соединяют колени, когда садятся, как постукивают их деревянные сандалии гэта, когда они маленькими шажками идут по комнате, как они поводят мизинцем, наливая чай, как двигаются их брови в разговоре. Это уникальное зрелище. Это пиршество для глаз, это гимн художественной мысли и творчеству.

Я допускаю, что это может не понравиться. И, наверное, кому-то это покажется скучным и непонятным. В конце концов, иному даже Сикстинская капелла кажется огромным залом с богато разукрашенным потолком, а детские игры – глупой и шумной возней. Дело хозяйское.

Для меня театр Кабуки – лишнее напоминание о том, что та наша «колокольня», с которой мы, взобравшись туда однажды, судим о всем новом и непривычном, – она одна из тысяч. Залезать на каждую новую, конечно, стоит каких-то усилий. Эта японская «колокольня» – очень красивая, оттуда открывается прекрасный вид.

Приятно делиться радостью, но иногда приходится делиться болью. У нас в театре два сезона успешно идет постановка «О дивный новый мир» по Олдосу Хаксли. Это знаменитая антиутопия, почти пророчество английского писателя о будущем человечества. То, что эта книга сегодня продается почти в каждом книжном магазине, – свидетельство того, что Хаксли здорово угадал. Очень во многом. И именно поэтому я выбрал этот роман для постановки в «Модерне». Но я не ожидал, что поле действия романа распространится на нашу актуальную, сегодняшнюю жизнь, выйдет за пределы сцены и затронет реальных людей. Однако произошло именно так.

Год назад, в премьерный сезон преподаватель литературы некой московской школы (я не называю имен, фамилий и номера школы; о причинах – позже) решила сводить свой класс на наш спектакль. Она купила в кассе десять билетов. А потом, когда состоялась премьера «Юлия Цезаря», мы позвонили ей и спросили – не хотите ли вновь прийти с ребятами, посмотреть Шекспира? «Нет, – говорит она, – не смогу, потому что меня уволили». Это был настоящий шок. Что же случилось?

Случилась невероятная и в то же время такая узнаваемая история. Когда ребята посмотрели спектакль, они рассказали об этом друзьям, поделились впечатлениями в соцсетях – в свойственной им манере: мол, спектакль про свободную любовь. Родители забили тревогу: как так?! Какая свободная любовь? Кто допустил? Конфликт дошел до директора школы, и он уволил учителя.