Вёёниемин в порыве охватившего его ужаса и отвращения шагнул прочь, оступился и шмякнулся задом в мелкую лужу, разбрасывая вокруг жидкую грязь. Выронив копьё, он распростёр руки, стараясь заслониться от увиденного. Пальцы его мелко дрожали, а зубы в оскале побелевших губ отбивали мелкую дробь. Он будто заглянул в чертоги Туннело — Великой страны Смерти…

Позже он шёл, уже не обращая внимания на множество разной степени гниения тел, на торчащие тут и там из осклизлой земли и галечника кости. Глаз привык к разным видам смерти, и сознание не отмечало их более. Слишком многоликой явила себя смерть в этих гиблых просторах.

Всё так же моросил мелкий дождь. По-прежнему юркие щупальца холода забирались под одежду и обвивали спину и плечи. То и дело он перекладывал копьё из одной руки в другую, потому что пальцы немели. Но он упорно шлёпал обросшими грязью пэйги вдоль следа суури. А мглистая поверхность Туннело никак не кончалась, теряясь за завесой влаги.

Ближе к вечеру тучи начало растягивать. Сквозь прораны засветило солнце, высвечивая жёлтые пятна на бурой поверхности Туннело и зажигая лужи и озерки.

Поднявшийся ветерок постепенно просушивал одежду, и Вёёниемин немного повеселел.

Глянув в который уже раз на отдалённую гряду, охотник вдруг остановился, а лицо его вытянулось от неудержимого удивления. В лучах яркого солнца, озарившего дымчатую даль, гряда загорелась режущей глаз ослепительной белизной. Опытный глаз охотника тотчас же распознал это сияние: так может сверкать только снег. Но откуда он здесь, среди лета? Меж тем тучи раздвинулись шире, и на холмы хлынули потоки солнечных лучей, разливая по всей гряде чистейшую белизну. Охотник в восхищении зацокал языком и покачал головой.

Когда солнечный диск коснулся плоской поверхности земли на западной стороне, Вёёниемин подходил к высящейся ледяной стене, испещрённой глубокими разломами и трещинами. Лёд и слежавшийся окаменелый снег были кое-где прочерчены чёрными полосками нанесённой ветрами земли. В больших разломах земля скопилась мощными пластами. Охотник остановился на кромке мелкого журчащего потока, который, как сотни и тысячи ему подобных, выбивался из-под ледника. За ним, у подножия ледяной стены, поднимавшейся вверх на высоту десятка поставленных друг на друга старых деревьев, были беспорядочно разбросаны большие и малые куски отколовшегося льда. Некоторые из них были размером с суури и даже больше. И повсюду была вода: с клокотанием вырывавшаяся из гладко отточенных жерл внутри ледника, тихо вытекающая из-под его толщи, сочащаяся сквозь трещины и выходящая прямо из земли пузырящимися родниками.

Заворожено глядя на громаду ледника, уходившую в обе стороны, задирая голову кверху, охотник поражался представшей пред ним безмерной мощи, в сравнении с которой он, человек, все звери и птицы, и даже огромные суури, и все вместе взятые живые существа казались крошечными былинками. Он искал и не находил в своей памяти ничего подобного этому зрелищу. Горные ледники и снежники, с которыми он был знаком с детства, были просто ничтожными подобиями той грандиозности, что находилась перед его глазами. Они представлялись ему теперь последними остатками зимних снегов в месяц прихода тепла, не более. Вся сила холода и зимы находилась здесь; именно отсюда растекалась она во все стороны, из года в год, в срок обволакивая землю. И это было поразительно. Он дошёл до сердца зимы!

Оглушённый величием окружающего, Вёёниемин медленно брёл вдоль белой стены, перешагивая через лужи и обходя многочисленные ручьи. Солнце садилось, и пора было подумать о ночлеге, но охотник никак не мог прийти в себя. Лишь когда огненный круг провалился за край земли, он встрепенулся и словно пробудился от наваждения.

Местность не располагала к ночёвке: всюду сырь и грязь. Но выбирать не приходилось. Он набрал охапку хвороста, выбрал место посуше среди обточенных льдом глыб зернистого гранита и развёл огонь. Сходил за дровами ещё раз. Осмотрев принесённое, он понял, что до утра дров ему никак не хватит. Сюда бы пару стволов — тогда до рассвета можно было бы спать в тепле. Но древесные стволы остались далеко позади, на глинистой равнине. Здесь же, на мелких каменистых грядах, рос только кустарник, да кедровый стланик: прогорят — не заметишь! Главное, дотянуть до рассвета.

К ночи с ледника дохнуло холодом. Охотник, вжавшись в подстилку из лапника, дрожал и ворочался.

Ветер пригибал траву и трепал волосы. Здесь, на вершине земляного бугра, покоящегося на вздыбленном ледяном волдыре, дышалось легко; весь гнус остался внизу, в густых зарослях разнотравья. Потоки освежающего воздуха прорывались за ворот куртки и приятно холодили тело. Вёёниемин нервно теребил отросшую козлиную бородку и покусывал губу.

По равнине, открывавшейся его взору, поодиночке и группами бродили суури — бесчисленное множество суури. Старые самцы с гнутыми пожелтевшими бивнями, одинокие мамаши с детёнышами и целые стада. Всё они сливались в единое живое, двигающееся и жующее зелень скопление, рассеянное до далёкой, отражающей синеву широкой водной полосы, сомкнувшейся с небом. Большие звери были спокойны. Крошечная человеческая фигурка на верхушке бугра, казалось, вовсе их не беспокоила. Они совершенно спокойно паслись, срывая хоботами и отправляя в рот пучки сочной травы. У подошвы холма, на котором сидел охотник, детёныши суури устроили неуклюжую беготню. Забавно подпрыгивая на бегу и издавая высокие трубные звуки, они гонялись друг за дружкой, норовя толкнуть в бок или огреть хоботом не слишком проворного собрата. Иной раз раззадорившиеся малыши врезались во взрослых и тогда раздавались шлепки — это матери осаживали не в меру прытких отпрысков весьма ощутимыми оплеухами, что, впрочем, помогало ненадолго. Огромные самцы, державшиеся особняком от самок с детёнышами, важно прохаживались посторонь, кидая косые взгляды на возможных соперников: надменно запрокидывая головы и громко похрапывая, они с высока поглядывали на окружающее движение стад. Полные гордого величая и отваги, они оставались чужды суете повседневных забот, оберегая своё достоинство.

Над равниной с громким гвалтом летали неисчислимые мириады птиц, красуясь всевозможным окрасом своего оперения: все оттенки серого — от светлого до почти чёрного, белый, белый с крапом, сине-зелёный, фиолетовый, пятнистый в различных вариациях и тонах. И столь же многообразны были голоса пернатых: квохтанье, кряканье, гогот, карканье и курлыканье на разные тембры.

Справа в поле зрения охотника вклинилось большое серое пятно: стадо оленей выворачивало из-за бугра и растекалось между пасущимися суури. Воздух наполнился новыми звуками: мычанием, рёвом самцов и жалобным блеянием молодняка.

Ну, вот и всё! Он нашёл то место, куда уходят суури. Здесь, на пышных лугах Севера они нашли новое пристанище, оставив, похоже, уже навсегда лишившуюся животворной силы Вёёни. Ах, Вёёни, Родина, некогда изобильная, чревом извергающая живое богатство, ныне истощённая, умирающая. Пришла пора вслед за суури и людям оставить тебя навеки. Оставить, но надеяться на твоё возрождение. Пусть не теперь, не скоро, но когда-нибудь. Надеяться на возвращение к Тебе обновлённой, наполнившейся прежней силой. В преданиях люди — дети Твои — всегда будут помнить Тебя, как лучшую землю на свете, будут воспевать Твою щедрость и доброту. Народ Маакивак никогда Тебя не забудет, о, Вёёни!