— Где ты находишься?

Я сказал.

— А у меня есть новости, — сообщил Ричи.

— Скажи же, ради бога.

— «Утешение в скорби, инкорпорейтед» подало в суд на «Триб».

Я откинулся в кресле.

— Ты уже опубликовал материал?

— Нет, — сказал он. — В том-то и дело. И расследования, которыми я занимался, я производил крайне осторожно. Они не могли знать о них.

— Однако узнали.

— Ага. И проявили большую прыть. Тащат нас в федеральный суд за вторжение в чужую частную жизнь, кражу собственности за пределами штата…

— За пределами штата? — удивился я.

— Ну конечно. Очень многие из их клиентов проживают вне Бостона и нашего штата. На тех дисках файлы, касающиеся клиентов из самых разных мест — от Северо-Востока до Среднего Запада. Говоря терминологически, Энджи украла информацию за пределами штата.

— Красиво сказано, — заметил я.

— Еще бы. Им еще предстоит доказать, что я располагаю дискетами и прочей информацией, однако, по-видимому, судья у них в кармане, потому что сегодня в десять утра моему главному редактору шлепнули распоряжение, запрещающее какую бы то ни было публикацию относительно деятельности «Утешения», если публикация впрямую связана с информацией, содержащейся на вышеуказанных дискетах, а более ни с чем.

— Ну, тогда ты их обставил, — сказал я.

— Каким образом?

— Они не смогут показать, что именно содержится на дискетах, которых у них нет. А если даже они и располагают копиями, они не смогут доказать, что то, чем они располагают, и есть информация с тех дисков. Верно?

— Совершенно верно. Но в этом-то и прелесть распоряжения. Мы тоже не сможем доказать, что намереваемся опубликовать нечто, не связанное с информацией, содержащейся на дисках. Если, конечно, у нас хватит ума не предъявлять материал, потому что, предъявленный, он вообще теряет всякий смысл.

— Уловка двадцать два.

— Бинго.

— И все же, — сказал я, — позиция их довольно шаткая, Рич. Если они не могут доказать, что вы располагаете этими дискетами или даже знаете о их существовании, тогда раньше или позже найдется судья, который заявит, что дело не имеет юридических оснований.

— Не так-то просто отыскать такого судью, — возразил Ричи. — Для этого придется писать не одну апелляцию, возможно, даже обращаться в Верховный федеральный суд. На это потребуется время. А мне еще надо будет носиться высунув язык, чтобы убедительно подкрепить информацию с дисков информацией из других источников. Они выигрывают у нас время, Патрик. Вот что они делают. И делают это успешно.

— Почему?

— Неизвестно. А еще неизвестно, каким образом они так быстро прознали про меня. Кому ты это рассказывал?

— Никому.

— Врешь.

— Ричи, — воскликнул я, — я даже клиенту своему и то не говорил.

— А кто твой клиент, между прочим?

— Рич, — сказал я, — ну хватит тебе!

Трубка долго и тягостно молчала.

Когда он вновь заговорил, голос его был тихий, почти как шепот.

— Ты знаешь, сколько это стоит — подкупить федерального судью?

— Огромные деньги.

— Требуются огромные деньги, — повторил он. — И огромная власть, Патрик. Я вот изучил личность так называемого главы Церкви Истины и Откровения, этого П. Ф. Николсона Кетта.

— Серьезно? Николсон? Это его имя?

— Да. А что?

— Ничего, — сказал я. — Кретинское имя, и все.

— Как бы там ни было, П. Ф. Николсон Кетт для них как бы Господь Бог, и гуру, и первосвященник в одном флаконе. Но больше двадцати лет его никто в глаза не видел. Он шлет послания через своих подручных, предположительно со своей яхты у берегов Флориды. И он…

— Флорида, — произнес я.

— Ну да. Знаешь, по-моему, это какая-то ерунда, по-моему, парень этот давно умер, да и раньше-то мало что значил. Просто был подставным лицом, маской, налепленной на эту Церковь.

— А кто же настоящее ее лицо, за этой маской?

— Не знаю, — сказал он. — Но уж, конечно, это не П. Ф. Николсон Кетт. Тот парень был явно недоделанный. Раньше работал не то рекламщиком, не то мелким литературным сотрудником в журнале в Висконсине, под псевдонимом писал сценарии для порнофильмов, чтобы как-то сводить концы с концами. Да он и фимилию-то свою с трудом мог написать. Но фильмы по его сценариям я видел, и харизмой он обладал. К тому же и вид у него был подходящий — взгляд не то истинно верующего, не то сумасшедшего. Вот кто-то и выбрал этого парня с подходящим видом и харизмой и вознес его на пьедестал, как глиняного божка. И этот «кто-то», в чем я уверен, и есть человек, донимающий меня сейчас судебным преследованием.

Тут в трубке внезапно раздались прерывистые гудки.

— Позвони мне попозже. Мне надо бежать.

— Ну пока, — сказал я, но он уже повесил трубку.

Выйдя из отеля и пройдя по дорожке, петлявшей среди пальм и нелепых австралийских сосен, я увидел Энджи, которая, сидя в шезлонге и заслоняясь рукой от солнца, глядела вверх на молодого парня в оранжевых плавках — матерчатой полоске, такой узкой, что даже набедренная повязка бывает шире.

Другой парень в синих плавках устроился напротив, по другую сторону бассейна, и оттуда глядел на них. По его улыбке я понимал, что парень в оранжевых плавках его дружок.

«Оранжевые плавки» держал возле своего глянцевитого бедра наполовину полную бутылку «Короны», в чьей пене болтался лимон, и, подходя, я услышал, как он сказал:

— А полюбезнее ты не можешь?

— Могу, — ответила Энджи, — но сейчас я не в настроении.

— Ну так смени настроение! Ты же в месте, где полно солнца и веселья, крошка.

Крошка. Большая ошибка.

Энджи шевельнулась в своем шезлонге и положила записи на землю рядом с собой.

— Где полно солнца и веселья?

— Ну да! — Парень отхлебнул «Короны». — Послушай, надень-ка солнечные очки!

— Зачем это?

— Чтобы не попортить свои хорошенькие глазки.

— Так тебе глазки мои понравились, — сказала Энджи тоном, так хорошо мне знакомым. «Беги! — хотелось мне крикнуть парню. — Беги отсюда со всех ног и без оглядки!»

Парень утвердил бутылку на своем бедре.

— Ага. Кошачьи.

— Кошачьи?

— Как у киски, — сказал он, наклоняясь к ней.

— Тебе нравятся киски?

— Обожаю их. — Он улыбнулся.

— Тогда тебе, наверное, стоит сходить в зоомагазин и купить себе кошку, — сказала она, — потому что, сдается мне, другие киски тебе сегодня вечером не светят. — Она подняла с земли папку с записями и раскрыла ее на коленях. — Понял?