— На жизнь нашу баламутную.

А кто сейчас на жизнь не сердится? «Была бы Соломия рядом и никто бы ей не угрожал, разве б я в Чечню согласился?»

Он думал о Соломии как о близком человеке, который волей случая оказался не по своей вине в горах Кавказа, среди людей, способных зарезать всякого, кто им не понравится. По московскому телеку показывали, как чеченцы режут русских контрактников: схватил за волосы, как барану, запрокинув голову, кинжалом по горлу чик — и нет человека.

У них все просто. Так могут зарезать и женщину.

«Какая же сволочь упрятала Соломию в горы?» — ожесточаясь, спрашивал себя Микола и не находил ответа.

В тот вечер, помнится, отец смотрел передачу из Чечни. Месяц назад Москва передала, что там военные действия прекратились, началась мирная жизнь, а Киев показал такие картинки, такую резню, что это уже не война, а истребление Российской армии руками немирных чеченцев. Бородатые верзилы в защитной униформе давали мальчишкам, по существу еще детям, кинжалы дамасской стали, и юные ичкерийцы резали русских военнопленных, молодых ребят, недавно призванных на военную службу.

А как же тогда горцы, те же чеченцы, поступают с теми, кто военную службу считает своей профессией?

Отец, несомненно, думал о Никите. Если б узнали родители, что уже и второй сын направляется в горы Кавказа, и, попади он к чеченцам, велика вероятность, что и Миколу какой-то чеченский мальчишка зарежет, как барана.

На вопрос отца: «Куда это тебя Балабон втравливает?» Микола, пряча глаза, неопределенно ответил: «Что-то из Коломны привезти. А один, без напарника, в дальней дороге… сам понимаешь».

Отец предостерег: с Пунтусами лучше не связываться. Мать — наивная душа — отца успокоила: дескать, смуглый западен, приехавший к Пунтусам, пообещал Миколе хорошо заплатить. Это он хлопцев нанял. О гробе, о мертвеце — ни слова.

Знали бы родители, что не Илья Пунтус, а их сын Микола — главное действующее лицо, о деньгах для Миколы даже не было и речи. Да если бы он сказал правду, что едет выручать девушку не в Коломну, а в огненное пекло, откуда без широкой огласки развозят по России убитых и раненых, ни за что не отпустили бы. Отец мог сказать: девчат на свете много, а жизнь у тебя, Микола, одна. Мать, по всей вероятности, промолчала бы, но взглянула бы на сына такими умоляющими глазами, что тот засомневался бы: стоит ли ехать, вернешься ли живым?..

Миколе еще рано было признаваться родителям, что у него есть девушка-западенка, звать ее Соломия (такие имена на Слобожанщине вряд ли встретишь). Признаться, откуда она, и тут же отец полезет с уточнениями: а кто ее родители, а не воевал ли ее отец в повстанческой армии? К этой армии у старого Перевышки были свои счеты.

Осенью сорок пятого года была задушена удавкой сестра Андрея Даниловича — Зина, тетка Миколы и Никиты. Ее, выпускницу Лисичанского педучилища, послали на Западную Украину учить грамоте хуторских ребят.

…К ней пришли среди ночи. Набожная хозяйка, женщина лет пятидесяти, на стук сразу же открыла дверь, будто ждала гостей. Всех гостей она знала в лицо: уже около года готовила им пищу и относила в схрон. Как-то она пожаловалась, дескать, учительница чужой веры, не католичка. Лесные гости перерыли вещи постоялицы, в кармане ее праздничного костюма нашли комсомольский билет на имя Занаиды Даниловны Перевышки. Хозяйка попросила: «Только не убивайте ее в моей хате». Ее не убили — ее задушили. Спустя неделю ее тело чекисты нашли в густом непролазном терновнике.

Хозяйка всем набожно хвалилась, как она пыталась спасти учительницу, просила извергов не убивать ее… Три года спустя пойманные лесовики признались, что хозяйка просила их казнить безбожницу…

Историю жизни и мученической смерти своей тетки Микола знал уже в детстве. И когда он познакомился с молодой волынянкой и выяснил, что его тетка учила детей на соседнем хуторе, он ничего не рассказывал Соломии о своей казненной тетке: а что, если Кубиевичи участвовали в казни? Сколько их таких невинных погибло, посланных по распределению на Западную Украину?

И Соломия о своих родителях не откровенничала. Она помнила только, как однажды к ее отцу приехал побратим. Друзья изрядно выпили и плотно закусили, и, уже поддатые, стали вспоминать, как они в Прикарпатье громили партизан деда Ковпака. Особенно смаковали эпизод с поимкой схиднянки Шуры, партизанской медсестры. Бахвалились, как Шуру, раздетую и разутую, привязали тугими косами к сосне, а сосну подожгли. Плененная партизанка Шура сгорела под пьяный гогот вояк украинской повстанческой армии.

Вскоре побратим отца куда-то исчез, говорили, что якобы его поймали во Львове на вокзале и что судил его не народный суд, а военный трибунал Прикарпатского военного округа.

Отец со дня на день ждал гостей с синими погонами, но побратим-вояка, видимо, его не выдал. Так и дожил Марко Кубиевич до «самостийной нэньки». И вот уже столько лет он, как участник Второй мировой войны, получал военную пенсию. Он боготворил президента Кучму. «Такого комуняку не повисым на гилляку», — в приливе откровения признавался дочери.

— Таки комуняки нехай живуть. Без ных мы не выгналы б москалив з нашой Галычины.

Некоторые подробности из жизни Марка Кубиевича, отца Соломии, Микола узнал только сейчас от Гуменюка, когда тот приехал на Слобожанщину и чуть ли не в приказном порядке предложил Миколе доставить из Чечни тело какого-то львовского журналиста.

— Понимаешь, Микола, — доверительно говорил тогда Зенон Мартынович… — Только пусть это будет между нами. Ты, я вижу, боишься потерять Соломию, а она боится потерять родного отца. Родственники убитого в Чечне знают, на каком фронте сражался Марко Кубиевич. При новой власти это ему делает честь. А вот что не делает чести, так это новые факты, которые стали известны лишь недавно. В архиве Львовского КГБ нашли «дело Кубиевича». Оказалось, на самом деле Марко Кубиевич был у кагэбистов осведомителем, выдал многих побратимов. Он и за океан летал, будучи осведомителем. Тогда мы считали, что наших людей выдавал один профессор Львовского университета. Наши люди профессора казнили, а тот оказался невиновен. Напрасно потеряли нужного человека… В борьбе за вольную волю такие ошибки бывают. Лучше казнить десять невиновных, чем одного зрадника (предателя) терпеть в своих рядах. Так поступают все: и они, и мы. Кто не борется, тот не ошибается.

Микола где-то слышал эти слова, но сказаны они были по другому поводу.

— Что же получается, Зенон Мартынович, — прервал он собеседника, — Соломия не