– Они замаскировались, – сказала Мирна, опуская фотографию. – Превратили свои тела в костюмы, чтобы их никто не узнал. Скорее даже не в костюмы, а в доспехи. – Она постучала пальцем по фотографии. – Их здесь четверо. А где пятая?

– Умерла.

Мирна наклонила голову к Гамашу:

– Pardon?

– Виржини, – напомнил Гамаш. – Умерла лет двадцати с небольшим от роду.

– Ах да, я забыла. – Она порылась в памяти. – Какой-то несчастный случай, да? Автокатастрофа? Утонула? Не помню. Какая-то трагическая случайность.

– Она упала с лестницы в их общем доме.

Мирна немного помолчала, прежде чем вымолвить:

– За этим не скрывается нечто большее? Я что хочу сказать: в двадцать лет обычно просто так не падают с лестницы.

– Какой у вас подозрительный ум, мадам Ландерс, – заметил Гамаш. – Констанс и Элен были свидетелями несчастного случая. Они видели, как она оступилась. Вскрытия не делали. Извещения о смерти в газеты тоже не давали. Виржини Уэлле тихо похоронили на семейном участке в Сен-Антуан сюр Ришелье. Какой-то работник из морга несколько недель спустя слил информацию. Известие о смерти вызвало скорбную общественную реакцию.

– А зачем замалчивать ее смерть? – спросила Мирна.

– Насколько я понимаю, сестры хотели оплакивать ее смерть в узком кругу.

– Да, это на них похоже, – проговорила Мирна. – Вы сказали: «Они видели, как она оступилась». По-моему, это требует уточнения. Они так сказали, но так ли было на самом деле?

Гамаш чуть заметно улыбнулся.

– Вы внимательный слушатель. – Он подался вперед, и теперь они сидели лицом к лицу, разделенные кофейным столиком, освещенные с одной стороны. – Тот, кто умеет читать полицейские отчеты и свидетельства о смерти, знает: многое содержится в том, что не сказано.

– Полиция считала, что ее могли столкнуть?

– Нет. Однако высказывалось предположение, что, хотя ее смерть – следствие несчастного случая, она не стала неожиданностью.

– Что вы имеете в виду? – спросила Мирна.

– Констанс рассказывала вам что-нибудь о своих сестрах?

– Только общие слова. Мне хотелось узнать о жизни Констанс, а не ее сестер.

– Общение с вами, видимо, приносило ей облегчение, – сказал Гамаш.

– Пожалуй. Облегчение и удивление, – согласилась Мирна. – Большинство людей интересовались пятерняшками в целом, а не отдельными личностями. Хотя, если честно, я узнала о том, что она – одна из пятерняшек, только через год после нашего знакомства.

Гамаш смотрел на нее, пытаясь скрыть улыбку.

– Не вижу ничего забавного, – сказала Мирна, но и сама улыбнулась.

– Я тоже, – кивнул Гамаш, убирая улыбку с лица. – Абсолютно ничего. Неужели вы действительно не знали, что она – одна из самых знаменитых людей в стране?

– Дело обстояло так, – сказала Мирна. – Она представилась как Констанс Пино, а о семье говорила только в ответ на мои вопросы. Мне и в голову не приходило спрашивать, а не пятерняшка ли она. Я почти ни у кого из моих клиентов этого не спрашивала. Что вы имели в виду, говоря, что смерть младшей из пятерняшек была несчастным случаем, но не стала неожиданностью?

– Младшей? – переспросил Гамаш.

– Ну да… – Мирна замолчала и покачала головой. – Забавно. Я просто подумала, что та, которая умерла первой…

– Виржини.

– …младшая, а Констанс – старшая.

– Я думаю, это естественно. Кажется, и у меня такие же мысли.

– Так почему смерть Виржини не стала неожиданностью?

– Никакого диагноза ей не ставили, и лечения она не проходила, но, судя по всему, Виржини страдала от клинической депрессии.

Мирна медленно вдохнула полной грудью и так же медленно выдохнула.

– Они решили, что она покончила с собой?

– Никто ничего такого не говорил, но у меня создалось впечатление, что они подозревали самоубийство.

– Бедняжка, – сказала Мирна.

«Бедняжка», – подумал Гамаш и вспомнил полицейские машины на мосту Шамплейна и женщину, прыгнувшую навстречу смерти всего день назад. Прыгнувшую в затянутые ледком воды Святого Лаврентия. Насколько же ужасной должна быть проблема, чтобы человек захотел броситься в ледяную воду или в лестничный пролет, ища спасение в смерти?

«Но кто тебя обидел так, – подумал Гамаш, глядя на фотографию новорожденной Виржини на кухонном столе, плачущей рядом с сестренками, – что ран не залечить?»

– Констанс говорила что-нибудь о своем воспитании?

– Почти ничего. Она сделала большой шаг, когда призналась, что она одна из пятерняшек Уэлле, но говорить о подробностях была не готова.

– А как вы вообще поняли, кто она? – спросил Гамаш.

– Хотелось бы мне похвастаться своим удивительным прозрением, но, увы, этот поезд уже ушел.

– И к несчастью, сошел с рельсов, – заметил Гамаш.

Мирна рассмеялась:

– Очень точно. Оглядываясь назад, я понимаю, что в намеках она поднаторела, как никто другой. Она в течение года разбрасывала их по моему кабинету. Сказала, что у нее было четыре сестры. Однако я так и не догадалась, что они родились в один день. Она говорила, что ее родители были одержимы братом Андре, но ей и сестрам запретили о нем говорить, чтобы не накликать беду. Она говорила, что люди всегда хотели узнать подробности их жизни. Но я решила, что у нее просто любопытные соседи или у нее самой крыша поехала. Мне и в голову не приходило, что она имела в виду всю Северную Америку, включая киножурналы. И что она ничуть не преувеличивает. Она, наверно, здорово злилась на меня. Мне стыдно, но должна признаться, что я ни за что бы не догадалась, если бы она просто мне не сказала.

– Жаль, что я не присутствовал при том разговоре.

– Я его никогда не забуду, можете не сомневаться. Я думала, мы снова будем говорить о вопросах открытости. Сидела с блокнотом на коленях и авторучкой, – Мирна изобразила свою позу, – а она вдруг говорит: «Девичья фамилия моей матери – Пино. А фамилия отца – Уэлле. Исидор Уэлле». Она смотрела на меня, словно ее слова имели какой-то особый смысл. И самое смешное, что они действительно имели особый смысл. Я растерялась, не понимая, к чему это она. И тогда она продолжила: «Я живу под именем Констанс Пино. И думаю о себе как о Пино, но большинство людей знают меня как Констанс Уэлле. Мы с моими четырьмя сестрами родились в один день». Стыдно признаться, но даже после этих слов мне понадобилась почти минута, чтобы их осмыслить.

– Я тоже сомневаюсь, что поверил бы, – сказал Гамаш.

Мирна покачала головой, до сих пор немного ошеломленная:

– Пятерняшки Уэлле были почти легендой. Мифом. Это было все равно как если бы женщина, которую я знала как Констанс Пино, заявила, что она – ожившая греческая богиня Гера. Или единорог.