свою собственную тень. «Развод», который произошёл между гражданами и политическими элитами, учитывая, что исследование Е. Морозова было проведено в начале десятых годов, лишь набирает обороты.

Граждане превращаются в народонаселение, а политики — в «селебрити», позирующих перед камерами.

Прогноз Е. Морозова, сделанный уже десять лет назад, оправдывается с точностью: социальные сети стали местом самопрезентации, политика, если она почему-то до сих пор актуальна в определённых социальных группах, превратилась в диванную, а большинство граждан-пользователей и вовсе следуют стратегии «бегства из отвратительной и скучной авторитарной политической действительности».

«Вскоре мы увидим, — пишет профессор политологии Сиднейского университета Джон Кин, которого лондонская Times назвала „одним из ведущих мировых политических мыслителей”, — что новая эпоха коммуникационного изобилия отягощена тенденциями, противоречащими базовому демократическому принципу, согласно которому у всех граждан есть равное право высказывать свои мнения и периодически устраивать своим представителям взбучку. Такие взбучки и в самом деле устраивают, но в ранее невиданном масштабе и с неслыханной силой. Фигурально выражаясь, коммуникационное изобилие, словно нож, рассекает все властные связи между правительством, бизнесом и остальной частью гражданского общества. […]

Не стоит поддаваться искушению и думать, будто общества, насыщенные медиа, с их решётчатыми сетями, множественными каналами, трезвомыслящей журналистикой и институтами контроля власти — это пространство с равными правилами игры, как они понимались в демократии».

Проблема, иными словами, в том, что из-за описанной утраты фактической связи между гражданами и политическим руководством, чему активно содействовали именно социальные сети, все государства «развитого капитализма» и «просвещённого неолиберализма» оказались сейчас, по сути своей, авторитарными.

Некий набор политических поз, «фигур» (как писал во «Фрагментах речи» Ролан Барт, «не в геометрическом смысле, а, скорее, в хореографическом»), которые мы видим, наблюдая за представителями политического истеблишмента по всему миру, носит исключительно ритуальный характер: в отсутствие реальной политики осуществляется её экранизация.

При этом высокопоставленные «актёры-имитаторы» настолько устали играть свои роли, разочаровались в публике и так невротизированы неопределённостью, что уже путают реплики — кто за «левых», кто за «правых», кто за тех и других одновременно.

Всё это в совокупности перестало даже отдалённо напоминать политическую жизнь. Ключевые фигуры этого спектакля теперь никакие не политики, они — существующий в своём измерении «политический класс», лишь ротирующий фронтменов в момент, когда очередная кукла разонравилась публике.

Вы не можете говорить о демократии, только потому что в вашей стране осуществляются «демократические процедуры». Формально говоря, даже в СССР действовало множество «демократических процедур», но это лишь одна крайность — отсутствие оппозиции, единство государственной идеологии и выбор без выбора.

Сейчас мы видим, как отчётливо появляется тот же самый эффект, но другими средствами: западный человек, лишённый внутренней структуры мышления, мечтающий о «тихом увольнении», находящийся в непрекращающемся потоке «новостей», где забавные коты и комические «видосики» чередуются с сообщениями о терактах и жертвах вооружённых столкновений, находится под своего рода наркозом.

Полагать, что такие — практически лишённые сознания — граждане осуществляют участие в политических процессах, столь же наивно, сколь и бессовестно.

В своё время я рассказывал о том, что знаменитый телесериал «Ходячие мертвецы», созданный на основе комиксов Роберта Киркмана, Тони Мура и Чарли Адларда, выходящий уже 12 лет, вопреки заявлениям его создателей, вовсе не о конфликте «просвещённого Запада» и «исламского фундаментализма», но про отношения глупеющей человеческой массы и элит. Сюжет более чем 150 серий предельно прост: мир наводнён «ходячими» — мертвецами, жаждущими человеческой крови, а небольшие группки людей, выжившие в этом мире зомби-апокалипсиса, пытаются спастись от многотысячных «стад», которые те образуют. Люди создают убежища, находят возможность поконфликтовать с другими такими же группами людей, впрочем, всё всегда заканчивается одинаково — каждое отстроенное убежище со своими внутренними правилами и законами в какой-то момент разрушается под напором полчищ ходячих. Остатки выживших начинают искать новую территорию, на которой бы они могли, что называется, «окопаться».

В 1981 году, ещё до всякого интернета и социальных сетей, Жан Бодрийяр завершает свою книгу «Симулякр и симуляция» пророческими словами: «Сцены больше нет, нет даже той минимальной иллюзии, благодаря которой события могут приобретать признаки реальности, — нет больше ни сцены, ни духовной или политической солидарности: что нам до Чили, Республики Биафра, беженцев, до терактов в Болонье или польского вопроса? Всё, что происходило, аннигилируется на телевизионном экране. Мы живём в эпоху событий, которые не имеют последствий (и теорий, которые не имеют выводов)».

Глава пятая. Третий игрок

Ничего личного, это просто бизнес.

Аль-Капоне

Самые разнообразные «конспирологические теории», «теории заговоров», «тайные планы» никогда не вый-дут из моды. Такова уж особенность нашей психики, что мы во всём ищем одну причину, одно «почему» и некоего актора, который порождает жизнь, заставляет солнце ходить по небесному свободу, сеет чуму и даёт благословение.

Проблема дарвиновской теории эволюции в том, что она не соответствует нашему способу думать о мире. Если что-то есть, мы полагаем, что это кто-то сделал. Если что-то случилось, мы предполагаем, что кто-то стал причиной этого. То, что жизнь может случайным образом появиться сама собой, а человек ведёт свою родословную с примитивной амёбы — это для нас слишком «противоестественно».

Но мы заблуждаемся. В сложных системах просто не может быть актора — не хватит никаких расчётных мощностей, чтобы учесть возможное влияние всех элементов такой системы друг на друга в процессе её беспрестанного изменения. И если уж нам так нужно причину, или даже актора, то решение может быть только одним: сама по себе система является и своей причиной, и своим актором.

Конечно, такой вывод ничего нам не даёт, он по самой своей сути тавтологичен. Но, к сожалению, только он честно отвечает на вопрос, почему всё происходит именно так, как происходит. И ответ этот — «потому что». Если этот ответ кого-то не устраивает, попытайтесь объяснить, почему все снежинки похожи друг на друга, но нет двух одинаковых?

«И теперь мы вправе спросить у физика: „Почему снежинки не похожи друг на друга?“ — пишет блистательный Джеймс Глик в книге „Хаос. Создание новой науки”. — Формирование снежинки подчиняется пора-зительно утончённым математическим закономерностям. Казалось невозможным предсказать, насколько быстро „вырастет“ кончик кристалла, насколько узким он окажется или как часто будет разветвляться. Целые поколения учёных делали наброски и составляли каталоги образов: пластинок и столбцов, кристаллов и поликристаллов, игл и древовидных отростков. За неимением лучшего подхода авторы научных трудов упражнялись в классификации кристаллов.

Теперь уже известно, что рост окончаний кристалла, дендритов, сводится к проблеме нелинейных неустойчивых свободных границ, в том смысле что модели должны отслеживать динамические изменения сложных извилистых