Но потом ему показалось, что смешнее будет, если размещать не фотки в паре с животными, а просто фото двух гарвардских девушек, давая возможность пользователям определиться с выбором.

В одиннадцать вечера создание сайта было в самом разгаре, а спустя ещё пару часов Марк запустил ресурс с парными фотографиями и призывом проголосовать, кто симпатичнее.

Но, как мы помним, затевалось это всё ради мести, и про свою бывшую подружку Марк, разумеется, тоже не забыл: первой текстовой записью на сайте была сакраментальная фраза: „Джессика А. — сука”.

Студенты высоко оценили придумку Марка, сайт оказался неимоверно востребованным — за пару часов его посетили более двадцати тысяч человек. Локальная университетская сеть, не выдержав такого наплыва, дала сбой, а Марк предстал перед специальной комиссией Гарварда по компьютерным взломам».

Не знаю, припоминают ли сейчас Марку этот его «сексизм» (компанию обвиняли точно), но все феминистки, которые сидят в его сети, должны понимать, что работают на человека, который вот так, без спроса подверг ничего не подозревающих студенток Гарварда завуалированному хейту озабоченных студентов.

Впрочем, кто только ни пытался учинить «отмену» Цукербергу: и какие-то правозащитники, и борцы с цифровой зависимостью, и политики из конгресса, и те же феминистки… Всё бесполезно, потому что Марк Цукерберг, движимый простыми человеческими потребностями — своими и окружающих, оказался в том потоке бизнес-воздуха, который сначала превратил его снежинку в снежный ком, потом в ледяную глыбу, а затем — в цифровую Арктику.

Разумеется, это было бы невозможно, если бы не определённые человеческие качества и таланты Марка, но вряд ли кто-то из нас усомнится, что в это же время, да и в том же даже Гарварде, нашлось бы по крайней мере с десяток достойных персонажей, не менее харизматичных и талантливых, нежели Марк Цукерберг. Но их «снежинки» пошли по другой траектории. Впрочем, возможно, их жизнь от этого стала только лучше (Марку особенно не позавидуешь).

Однако важно понимать, что Цукерберга на этот, один из, по сути, ключевых постов в мире выбрала случайность. Думаю, примерно такая же, как в случае Михаила Фёдоровича Романова — первого российского царя из последней царствовавшей династии, или какого-нибудь Луи-Филиппа I из Орлеанского дома Бурбонов во Франции XIX века.

Сравнение с царями, королями и императорами отнюдь не случайно, потому что мы, с одной стороны, присутствуем при появлении новых цифровых государств, о чём мы с вами уже говорили, с другой — потому что это не выборная должность. Руководство цифровых гигантов — неважно, Google это, Microsoft, тот же Netflix или Amazon, — это и в самом деле новая аристократия.

Цифровые гиганты, подобно прежним монархиям, конфликтуют между собой — так, хорошо известна, например, битва мобильных операционных систем Apple и Google. А затем устраивают морганатические браки — Google ежегодно платит Apple миллиард долларов за предустановку в iPhone своего приложения Safari.

«Вместо того чтобы привести к фундаментальному перераспределению власти, — пишет автор книги World Without Mind, колумнист ряда крупных СМИ Франклин Фоер, — новые сети попадают в руки новых монополий, всякий раз более могучих и хитроумных, чем прежде.

Персональный компьютер оказался во власти одной компании, постоянно тормозившей прогресс (Microsoft). Для доступа в интернет вскоре потребовалось ежемесячно платить ощутимую дань сборщикам „телекоммуникационного налога”, разделившим карту на привычные зоны влияния (Comcast, Verizon, Time Warner). В то же самое время возникли компании, занявшие место главных ворот или к знанию (Google), или к любой покупке онлайн (Amazon). Термин „социальные сети“ можно употреблять во множественном числе, но только одна (Facebook[95]) объединяет больше двух миллиардов людей.

Странно, как направление мысли мечтателей от технологии и ненасытных монополистов золотого века всегда совпадает, хотя никто не спешит это признавать. И те, и другие любят мечтать об освобождении от жестокой конкуренции или же восхваляют „сотрудничество”, в котором видят экономическую необходимость. […] Именно в таком ключе выражался визионер Теодор Вайль, создавший компанию AT&T в начале прошлого века: „Конкуренция означает беспощадную борьбу, промышленную войну. Она означает ненависть. Она часто означает использование любых средств, какие только состязающимся сторонам… позволяет совесть”. Даже железнодорожные бароны, наиболее бессовестные из созданий, произведённых на свет капитализмом, превозносили достоинства сотрудничества в духе альтруизма. Сам Дж. П. Морган верил в эту благую весть. Как пишет его биограф Рон Черноу, „самый знаменитый финансист Америки был заклятым врагом свободного рынка”.

Подобный образ мыслей всё больше проникает в Кремниевую долину. […] Главным пророком этого нового монополизма стал инвестор Питер Тиль, а это далеко не рядовой инвестор. Среди его успешных проектов — PayPal, Facebook, Palantir и SpaceX, практически рекорд в дисциплине определения победителей ещё на старте, до их взлёта к славе, что позволяет предположить наличие у него глубокого понимания технологии и путей её развития. Тиль временами проявляет себя как весьма своеобразный мыслитель, за что снискал себе в последние годы заслуженное осуждение. В президентской кампании 2016 года он поддерживал Дональда Трампа. Кроме того, он негласно финансировал иск бывшего борца Халка Хогана к сайту, публикующему слухи. Из-за этой пагубной побочной деятельности можно упустить из виду его самую сильную сторону: он более строгий мыслитель, чем все его коллеги по отрасли.

Хоть он зачастую повторяет либертарианские клише, принятые в его кругу, он обладает талантом ясно показывать свои основополагающие принципы. Он всецело отвергает идею конкуренции по Дарвину. Более того, он считает конкуренцию „пережитком прошлого”. В своей краткой работе Zero to One („Ноль к одному”) он писал: „Конкуренция — это не просто в первую очередь идеология, это основная идеология, пронизывающая всё наше общество и искажающая наше мышление. Мы превозносим конкуренцию, усваиваем до мозга костей её необходимость, руководствуемся её заповедями и в результате заключаем себя в её ловушку: чем больше мы конкурируем между собой, тем меньше приобретаем”. Делая из конкуренции кумира, мы не видим достоинств монополии. Избавленные от конкуренции монополии могут сосредоточиться на действительно важных вещах: например, достойно относиться к своим рабочим, решать важные задачи, создавать изобретения, способные изменить мир. Они могут оказаться выше „грубой ежедневной борьбы за существование”.

Ясно, что большинство его коллег в Кремниевой долине согласны с мыслью о монополии как естественном и желательном порядке вещей. Вот почему стартапы не ставят перед собой цели потеснить Google или Facebook, а изначально ставят перед собой цель быть проданными этим гигантам. (Высматривая выгодные приобретения то здесь, то там, Google за время своего существования купил двести компаний.) В технологической отрасли жестокая конкуренция считается невозможной, противоречащей самому духу сети. Главным образом технологические гиганты находятся в состоянии entente cordiale