— Вы это о Яковлеве? — Мальчик, видимо, тоже обрадовался возможности сменить предмет разговора. — Когда он пьян, он дик, он — чудовище. Когда же трезв, напоминает нам пьяных великих. Выбирайте, каков вам более по вкусу.

— Сегодня? — спросил Сергей.

— Сегодня он стар, — успел ответить ему Катенин. — Однако замены ему я не вижу. Брянский? Может быть, но он холоден и самовлюблен.

— А что же Семенова? — воскликнула Муханова. — Павел Александрович, вы же пришли смотреть на нее. Вот вам мужчины — уверяют, что живут ради женщины, но только отвернувшись, забывают о ней немедленно.

— Что же Семенова? — медленно начал Катенин. — Сегодня она особенно тянет слова. Поет, поет. Но уроки Гнедича определенно пошли ей на пользу. Как она научилась падать с крика до шепота! А потом вдруг неожиданно взлетает вверх. Но я еще хочу послушать четвертое действие, где она пытается примирить Тверского с Димитрием. Помните, конечно же: «О мудрые князья! // Возникшей распри здесь причиной быв несчастной, // Ваш призываю суд…» В этой сцене и должно проявиться особенное умение. Посмотрим, посмотрим, подумаем.

— И напишем! — озорно бросил ему Грибоедов.

— Вам бы все шутить, господа. Что же, написать, пожалуй, и можно, да прочитать будет некому. Мы-то все знаем, а вам, Софья Александровна, и вам, господин ротмистр, сообщу, что год назад было запрещено высказывать любое печатное мнение о членах императорской труппы. Хотят освободить актеров от критики и забывают о нуждах театра. Поставить его в зависимость от одних только зрителей, так он умрет через несколько лет. Пойдем, Александр, занавес уже шевелится. Софья Александровна… господин ротмистр…

Он щелкнул каблуками с естественной легкостью, спутники его раскланялись с Мухановой и Новицким и отправились ближе к креслам. Софья Александровна пристально наблюдала за ними.

— Никогда не могла понять: зачем ему гвардия, когда есть рядом театр? Он пишет, он переводит, он занимается с молодыми актерами. Он живет в зале и за кулисами. К чему еще разводы, маневры, доклады, дежурства?

— Мне показалось, что господин Катенин уделяет слишком много внимания технике.

Новицкий начал было приподниматься, но невольно заговорил; Муханова показала жестом, чтобы он сел и закончил.

— Спектакль дошел только до середины, и для Семеновой пространства было немного, но мне показалось, что она даже не декламирует, а — живет в этом пространстве. Она не актриса, которая играет Ксению. Она и есть уже сама нижегородская княжна, причина раздора среди вождей русских.

— Вы правы. Я одного мнения с вами. Но возможна ли такая жизнь на сцене без определенного рода техники? Без памяти, без жеста, без голоса… Но давайте посмотрим дальше и закончим разговор уже после финала, который, как мы уже знаем, вполне счастливый…

После финала, после победы русского войска, бегства Мамая, смерти Бренского, Темира, Пересвета и Челубея, примирения всех князей и соединения любящих, занавес снова поднялся, и по сцене забегали, завизжали горничные, стряпчие и старухи.

— Пьеса для разъезда карет, — обозначила происходящее Софья Александровна. — Мы с вами можем ее не смотреть. Но и торопиться нам некуда. Перед входом сейчас ужасная толчея. Каждый старается уехать первым. Кучера хлещут бедных лошадей, своих и чужих, кареты бьются, трещат, седоков бросает от стенки до стенки. Чуть подождем и уедем спокойно. А пока я хочу услышать ваше суждение.

Новицкий был готов к такому вопросу и заговорил сразу:

— Игра превосходная, хотя не мне и судить. После провинциальных школ любая столичная кажется натуральной. Что же касается самого Озерова, его недостатки на сцене видятся отчетливей, чем при чтении. Не могу понять, что делает в воинском стане Ксения?

— Не было бы ее, не было бы и пьесы.

— Разве одного побоища у Непрядвы мало для серьезной трагедии?

— В жизни более чем достаточно. На сцене же — слишком мало. В трагедии человеческие чувства сгущаются. В течение двух часов писатель показывает нам ситуацию, которая в обыденной жизни размыта на месяцы, годы, иногда десятилетия. Когда же ему приходится несколько отступить от здравого смысла, мы прощаем его. Ксения любит Димитрия, хочет увидеть его перед жестокой битвой, может, в последний раз. Для того и приезжает к войску.

— И едва не становится причиной его гибели.

— Не она, не княжна, но сумасбродная гордость Тверского князя. Он видит в ней лишь вещь, отданную ему во владение, и не хочет расстаться с ней даже во имя общей победы.

— Возможно, он любит ее не менее Дмитрия.

— Видите, Сергей Александрович! Вы тоже увлеклись этим треугольником и забыли о битве с татарами. Что ж, если Антоний оставил огромную империю ради женщины, почему бы и нашим князьям не рискнуть своими владениями для той же цели?

Новицкий сделал паузу:

— Не думаю, чтобы Египет жил хуже под властью Цезаря. В нашей истории ставки обычно куда как выше.

— Оттого и пьесы наши тоскливы. Мужчины напыщенны, женщины неестественны и забиты. Нужен гений Семеновой, чтобы Ксения была заметна на сцене. У другой она выходит только игрушкой времени, обстоятельств, мужчин… Впрочем, смотрите, ложи уже пусты, можно отправляться и нам. Позовите мою карету, будьте добры.

Сергей, не спускаясь с крыльца, крикнул четко и громко: «Карету ее превосходительства фрейлины Мухановой!» Когда четверка знакомых ему лошадей зацокала по набережной, он обернулся и предложил Софье Александровне руку.

Неожиданно путь ему преградили трое мужчин. Вдруг остановившись к нему спиной, они возбужденно заспорили вроде бы о том, где им продолжить вечер. Новицкий попросил подвинуться, ему не ответили. Мундир гусарского офицера побуждал его к действию. Он хлопнул ближайшего из троицы по плечу и внятно предложил дать ему и даме дорогу.

Компания обернулась. Он увидел три красные физиономии, разгоряченные напитками более, чем спектаклем. Софья Александровна охнула и потянула его назад. Поняв, как она испугана, Сергей положил руку на саблю и гаркнул, подражая Ланскому: «Позвольте пройти!» Теперь попятились штатские. Новицкий провел Муханову до дверцы кареты и только тогда выпустил эфес из ладони.

Внутри Софья Александровна забилась в угол и стиснула руки. Новицкий покачивался на сиденье и старался не смотреть в ее сторону.

— Скажите ему, — она кивнула вперед, — пусть проедет по Невскому, по Фонтанке. Как хочет, только не во дворец.

Сергей крикнул в окошечко указание кучеру и повернулся к Мухановой:

— Вы испугались? Неужели этой пьяной троицы?

— Я женщина, а не боевой офицер. Возможно, я ошиблась, и мне никогда не бывать даже Ксенией. Но и вы не представляете, как такие компании бывают опасны.

Сергей рассмеялся невольно и тут же принялся извиняться:

— Но я в самом деле не понимаю, чего можно бояться здесь, в Петербурге. Чисто, не шумно, светло. Везде фонари, полиция, гвардия.