— Садитесь, мой милый. Вы не обидитесь, я буду разговаривать и есть одновременно. Утомительный день. Ужа-а-сный, как говорили у нас в Смольном. Елизавета Николаевна обещала отпоить меня чаем.

Она чуть сутулилась, клонила голову на сторону, но Сергею казалось, что так и надо, что совершенно ни к чему держаться прямо, вытягиваться, будто бы в общем строю. Лампа на столе бросала тень от ее руки с чашкой по белой скатерти. Невольным движением Новицкий накрыл эту тень ладонью.

— Что же, видели вы Ермолова? Как он вас принял? Берет ли с собою?

— Видел, — улыбаясь, начал отвечать Сергей по порядку вопросов. — Расспрашивал с интересом. Берет меня под свое начало правитель его канцелярии Рыхлевский.

— Андрей Иванович! — воскликнула вдруг хозяйка. — Я знала его, когда он еще практиковал врачом. Несколько раз он пользовал нашу Китти. Но потом перешел к этому ужасному Балашову. Говорили, — Екатерина Николаевна понизила голос, — что и он был причастен к несчастью Сперанского[27].

— О ком и что только не говорят, моя дорогая, — заметила быстро Муханова.

Новицкого несколько удивил этот снисходительный тон. Елизавета Николаевна была лет на пятнадцать старше своей собеседницы. Но, очевидно, положение фрейлины императрицы сравнивало разницу в возрасте.

— И вы довольны? Вы едете на Кавказ?

— Я доволен. Я еду. И я очень вам благодарен.

— Ах, благодарность пустое. Для чего же существуют на свете женщины, как не устраивать мужские дела! Но меня уже начинает мучить нечто, что называется в обществе совестью. Чувствую, что именно я посылаю вас под пули, штыки, сабли.

— У горцев нет ни штыков, ни сабель. У них только кинжалы и шашки.

— Ах, нет, нет, я слышала, что они метко стреляют, — опять вмешалась в разговор хозяйка гостиной. — Дмитрий Муханов, еще один ваш дальний родственник, был ранен в руку выше локтя, вернулся в Петербург и потом лечился более месяца.

Новицкий не мог не улыбнуться, вообразив эту страшную рану.

— Дорогая Елизавета Николаевна, Сергей Александрович воевал и с турками, и с французами. Говорили, что он даже атаковал пушки в конном строю. Это правда?

— Правда. Но в строю я был не один. Обыденная ситуация для солдата — идти вместе со всеми.

— Ах, только не скромничайте. Берите пример — с других. Почему вы не носите ордена?

— На фраке они будут смотреться весьма нелепо.

— Так наденьте мундир.

— Я в отставке.

— Вы уверенно защищаетесь с любой стороны. — Софья Александровна поставила чашку и поднялась. — Простите, моя дорогая, я отведу господина Новицкого в сторону. Надеюсь, что, оставшись со мною наедине, он будет менее колок и более откровенен.

Перед ними раздвинулись. Муханова и Новицкий прошли по комнате, остановились в оконной нише.

— Как я устала сегодня, — пожаловалась Софья Александровна, поднося руку к виску. — Сегодня была не моя очередь, но маленькая Гагарина сказалась больной. Знаете, обычные женские… А, впрочем, откуда вам знать, вы не женаты.

Сергей улыбнулся.

— У вас славная улыбка, Новицкий. Словно вы понимаете весь мир, извиняете и — отпускаете идти своим чередом.

— Я не думаю, что мир нуждается в моем прощении. Но хотел бы многое в нем понять.

— Почему начинаются войны?

— Наверное, это тоже. Но главный вопрос, которым я задаюсь уже несколько дней… месяцев… может быть даже лет, — почему ум, красота и женственность так редко соединяются в одном теле?

— Редко, сказали вы? Какая наивность и простосердечие! Никогда, скажу я уверенно. Никогда трем этим свойствам не сойтись вместе.

— Значит, меня обманывают мои глаза и слух.

— Вас обманывает ваш разум, Сергей Александрович. В свою очередь задам вам вопрос, на который сама постоянно ищу ответа: почему мужчины так легко приписывают миловидному личику свойства, извините за каламбур, ему совершенно не свойственные?

— Глаза — зеркало разума.

— Прежде всего, не разума, а души. А потом они, действительно, зеркало. И отражают тот разум, ту душу, что так упорно смотрится в них. Прежде всего это относится к женским органам зрения.

Новицкий снова не смог удержать улыбку.

— Вы прощаете меня, Сергей Александрович?

— Мне кажется, что сегодня я вас понимаю. Вы безмерно устали.

— Как всегда в дни дежурства. Ее величество… впрочем, это уже будет лишнее. Конечно, мы не доехали до Петергофа, конечно, мы остановились у какого-то озера, конечно, наш ангел была, как обычно, мила и сердечна, конечно, нам всем было стыдно за наши земные чувства… По возвращении я готова была вывалиться из кареты, но только представила себе, что нужно подниматься на третий этаж, идти по темному коридору… Знаете, наверху есть такой загончик для фрейлин… И эта пустая комната, и эта нелепая мебель, и заспанная Ульяна, и косолапый Марей вносит свечи, с которых он снимает нагар толстыми пальцами…

Она замолчала. Новицкий боялся пошелохнуться.

— Я вспомнила, что обещала Елизавете Николаевне, велела себе собраться и крикнула кучеру поворачивать. И, конечно же, я хотела узнать, чем закончился ваш визит к Ермолову… Но вы опять улыбаетесь. Я бы хотела увидеть, как вы разозлитесь.

— Это гораздо легче устроить, чем мою встречу с командующим Кавказским корпусом. Заговорите… да хотя бы с тем мальчиком… и вы увидите, как я бываю зол.

— Этот мальчик обещает быть большим поэтом. Говорят, сам Державин отметил его на лицейских экзаменах. Впрочем, сегодня мне не до стихов. Так вы ревнивы? Фу! Во-первых, это мелкое чувство, во-вторых, я не давала вам повода.

— Во-первых, повод не дают, а берут. Во-вторых, злость тоже чаще всего сопутствует слабым. Что же делать — я не так силен, как хотел бы казаться.

Софья Александровна накрыла его руку своей ладонью, и Новицкому сделалось жарко.

— Извините, дорогой мой. Я сегодня устала, расстроена, оттого и кусаюсь, как комнатная собачка. Но что же Ермолов?

Сергей коротко и четко пересказал ей основные узлы разговора с будущими его начальниками. Муханова слушала, внимательно разглядывая его лицо:

— Вы довольны. Я это вижу. Вы рады, что уезжаете, оставляете нас в холодном, недобром городе. Не отрицайте, вы меня разочаруете.

— Сердце мое разорвано надвое.

— Уверена, что вы послушаетесь лучшей его половины. Ах, как бы я хотела вырваться из этого круга! Какое там, должно быть, солнце на вашем Кавказе! Какие белые шапки на острых вершинах! Я видела подобное в Альпах. И, наверное, уже больше никогда не увижу.