Он попятился, пропуская Овечкина в прихожую. И радость его немедленно сменилась растерянностью и тревогой. Ибо выглядел Михаил Анатольевич так, словно сбежал с того света и был преследуем по пятам всеми псами преисподней.

В глазах у Михаила Анатольевича горели диковатые огоньки, взгляд его блуждал. Михаил Анатольевич осунулся. Михаил Анатольевич оброс короткой разбойничьей щетиной. Он и ростом сделался как-то чуточку выше…

– Вы дома! – выпалил он вместо приветствия. – Идемте со мной, побыстрее, умоляю вас… я все расскажу по дороге. У вас есть деньги на такси?

– Есть, – коротко сказал Никса, сразу подобравшись и приготовившись к действию.

– Возьмите какое-нибудь оружие, – потребовал Овечкин, ввергнув этим Никсу в состояние крайнего изумления. Но решив, что удивляться не время, молодой король быстро проверил, на месте ли стилет – единственное, что можно было спрятать под одеждой, – и сунул в карман пачку денег.

– Скорее!

Михаил Анатольевич развернулся и ринулся обратно на улицу. Маколей помчался следом.

В такси, по дороге на Петроградскую, Овечкин довольно сбивчиво изложил Никсе все свои приключения. Тот слушал, ничего не понимая поначалу, но когда Михаил Анатольевич дошел до посетителя Басуржицкого и описал его оригинальную внешность, настроение и выражение лица у короля мигом переменились.

– Хорас! – воскликнул он и ударил себя кулаком по колену. – Цыганка была права! Но дальше, умоляю вас, Миша, дальше!

– Ах, Хорас! – с несвойственным ему злорадством сказал Овечкин. – Ладно же, берегись, Хорас! Только бы нам не опоздать…

Вряд ли Никса Маколей понял что-нибудь из его рассказа кроме того, что Хорас затевает очередную злодейскую интригу, на сей раз против какой-то принцессы, ибо Михаил Анатольевич спешил и путался в словах, опуская несущественные подробности вроде своего побега. Но королю и услышанного было вполне достаточно.

– Я не думал, что уже так поздно, – сказал Овечкин, напряженно всматриваясь в несущиеся навстречу огни фонарей и автомобилей. – Оказывается, я просидел в этом виварии весь день, пока нашел дверь… тупица!

– Вы молодец, Миша, – сказал Никса. – Мы успеем, уверен. Сударь!.. нельзя ли быстрее – плачу втрое!

– Приехали уже, – отозвался водитель, пугливо косясь через плечо на странноватых пассажиров, один из которых, похоже, сбежал только что от лечащего врача.

Почти сразу же он затормозил возле шестиэтажного дома из серого камня. Никса расплатился не глядя и выскочил из машины. Михаил Анатольевич выбрался следом не менее проворно.

– Ведите, – сказал Маколей и коснулся на миг Грамеля-Отражателя у себя на груди.

Дверь в квартиру Басуржицкого он вышиб одним ударом, извернувшись в немыслимом, на взгляд Овечкина, для человеческого тела прыжке.

Ни в приемной, ни в кабинете никого не было, и они побежали дальше по лабиринту коридоров и комнат, и на сей раз Михаилу Анатольевичу казалось, что в квартире этой нет ни одной двери – они словно сами собою слетали с петель при одном только приближении Никсы. Так, совершенно беспрепятственно, они вбежали в центральную гостиную и там, на пороге, оба разом остановились и остолбенели, потому что картина, представшая их взорам, была поистине удивительной.

Вся мебель в комнате была перевернута вверх дном, являя следы сокрушительного побоища. В стороне на полу, среди раскиданных кресел, лежали скрученные по рукам и ногам Басуржицкий Даниил Федорович и его юный секретарь. Это бы ладно… но посреди всего этого разгрома стояла принцесса Маэлиналь с сияющим светлым лицом, ослепительно, царственно прекрасная. На ней был длинный, до пят, плащ из темно-зеленого бархата, отороченный горностаем, скрывавший современный земной наряд, и никто, глядя на нее сейчас, не усомнился бы в ее королевском происхождении. Принцесса протягивала руку для поцелуя коленопреклоненному перед нею спасителю.

Спаситель же несколько отвлекся, повернувшись на звук приближающихся шагов, и замер, держа принцессу за руку. То был зеленоглазый и светловолосый герой в ореоле неотразимой мужественности – Никса Маколей…

Принцесса тоже повернула голову к двери и застыла. Сияющая улыбка на ее лице при виде двойника прекрасного избавителя начала медленно меркнуть. И в комнате на несколько мгновений воцарилась гробовая тишина.

– Михаил Анатольевич… – вдруг тихо и робко произнесла Фируза, скромно стоявшая в стороне от романтической пары и никем до того не замеченная. И два слова эти разом оживили все соляные столбы.

– Принцесса! – вскричал Овечкин, бросаясь к ней. – Не верьте ему, это какой-то проходимец! Это не Никса!

И принцесса Маэлиналь, отдернув руку, ухватилась за Михаила Анатольевича, на мгновение превратившись из особы королевской крови в обыкновенную, насмерть перепуганную молоденькую девушку. С другой стороны к Овечкину подбежала Фируза. Он немедленно почувствовал себя способным умереть за них обеих и грозно поглядел на самозванца.

А тот, криво улыбаясь, медленно поднялся с колен и, не сводя глаз с молодого короля, сделал несколько шагов в сторону Овечкина и приникших к нему женщин.

Фантастическое было зрелище – эти два близнеца. Но Михаил Анатольевич ни на секунду не усомнился бы, который из них настоящий. Никогда у Никсы Маколея не могло быть такой гадкой усмешки и таких вкрадчивых, непередаваемо неприятных движений.

Овечкин содрогнулся и крепче прижал к себе обеих девушек.

Истинный же король стоял как громом пораженный, глядя на Маэлиналь и как будто позабыв все на свете. Только когда самозванец подошел к Овечкину и девушкам совсем близко, Никса встрепенулся и перевел взгляд на своего врага.

– Ну что, Хорас, – медленно сказал он. – Поговорим?

– Не сейчас, – жутко осклабившись, отвечал тот. – Как ты, однако, спешишь, король, навстречу своей смерти!

Маколей улыбнулся.

– Зато ты напрасно пытаешься отсрочить свою. Я не выпущу тебя отсюда, пока мы не сразимся, чародей!

– В другой раз, в другой раз, – гримасничая, отозвался Хорас. – Сейчас мне, право же, недосуг!

Он сделал еще один шаг в сторону Овечкина, и девушки отчаянно вскрикнули, ибо в этот момент обличье самозванца внезапно изменилось. Это больше не был Никса Маколей… но это не был и темноволосый гость Басуржицкого. Кто бы или, вернее, что бы это ни было, человеческий вид оно утратило и словесному описанию поддавалось с трудом. Более всего оно походило бы на взметнувшийся к потолку язык пламени – существуй где-нибудь в мире черное и рогатое пламя… и окажись кто-нибудь в состоянии заниматься при виде его сравнениями. Михаил Анатольевич, например, похолодев и утратив разом всякое ощущение реальности, оказался способен только еще крепче прижать к себе женщин и беззвучно воззвать к небесному отцу.

У дьявольского создания не было ни лица, ни глаз, но казалось, оно видит всем своим существом, и видит насквозь, у него не было рук, но казалось, оно прикасается к каждому и обволакивает собою, как липким удушливым дымом. Даже Никса Маколей дрогнул, увидев это преображение.