техническую сторону дела, никому не интересную, превращает жюльверновский роман в рассказ о прошлом, интерес к фильму держится только на актерской игре. Если приглядеться к сценарию, мы не найдем там какого-либо нового технического устройства, поражающего воображения [Шаламов 1959б: 233].

Соответствие времени, актуальность, способность поражать воображение – все это задачи современной Шаламову научной фантастики и шире – литературы. В рецензии упоминаются и современные научные эксперименты:

Автор сообщает мимоходом, что две-три тысячи лет назад (от 6939 года) были найдены способы оживления умерших (склады замороженных тел). Но ведь в 1959 году, на пять тысяч лет раньше, ведутся научные работы (Неговским, Демиховым) – научные, а не научно-фантастические. Фантазия должна быть посмелее [Шаламов 1959б: 233].

Имя трансплантолога Демихова[62] Шаламов упоминал еще в записях 1950-х годов, когда планировал написать очерк для журнала «Москва». Неопубликованный текст очерка «В одной лаборатории» (1957) находится в архиве Шаламова среди других биографических очерков. К этому жанру Шаламов обращался довольно часто. Среди таких записей очерк о селекционере и генетике И. В. Мичурине (1934), об основателе экспериментального театра «Синяя блуза» Борисе Южанине (1950-е), литературный очерк о В. В. Маяковском, записи о руководителе строительства Вишерского ЦБК в 1930–1932 годах Э. П. Берзине[63] (1960-е), очерк об основателе журнала «Красная новь» А. К. Воронском (1970-е) и Н. Г. Гарине-Михайловском (1970-е). В очерке о Демихове мы находим близкое по содержанию рецензии утверждение, которое выражает отношение Шаламова к жанру научной фантастики:

Научно-фантастический жанр на ущербе. Двадцатый век застал фантастику врасплох, жизнь наступает фантастике на пятки. Жанр этот, по-видимому, обречен на вырождение, если только авторы, заглядывающие в научное будущее, не напрягут всех своих творческих сил, чтобы оказаться достойными жизненной прозы – прозы лабораторий, научных кабинетов и кафедр [Шаламов 1957: 1].

В начале 1970-х годов Шаламов продолжал размышлять о связи науки и литературы. В Приложении к настоящей работе приведен неопубликованный очерк, подготовленный писателем для «Литературной газеты»[64]. Текст начинается как полемика с В. Липатовым. Шаламов поставил под сомнение неисчерпаемость ресурсов русского языка и его значение для современного писателя. В связи с необратимостью процесса урбанизации литературный русский язык больше не обогащается деревенским миром. Развитие языка во второй половине XX века определяется прежде всего научной революцией, которая стремительно меняет мир и приходит на смену литературе в качестве учителя жизни.

Наука и ее достижения, по мнению Шаламова, являются причиной падения авторитета художественной литературы, создавая своеобразное положение, невиданное еще в истории:

Идя на сближение с наукой, средствами искусства постигая ее, вырабатывая новые средства и новые формы выражения, нам не надо бояться каких-то потерь.

Память – это такой кинофильм, которым никакая кибернетика не сможет управлять.

Мы же, со своей стороны, готовы открыть кибернетикам все свои секреты, вывернуть перед кибернетиками свою память до самого глубинного конца. У нас тоже есть свои соображения по психологии творчества. Вместе с кибернетиками мы думаем о моделях живых систем, о крайней специфичности такой модели, как язык.

Надо избавиться от гипноза наукообразности, а это сделать нелегко, из-за авторитета науки. Наука одержала ряд гигантских побед, и перспективы науки ошеломляющи. (См. Приложение.)

Сближение с наукой буквально происходит и в биографии Шаламова: в начале 1970-х годов он обратился к Ю. М. Лотману с предложением некоторых материалов для тартуского сборника, на инновационные, по его мнению, темы:

Я хотел бы предложить свое участие в тартуском сборнике, о чем именно идет речь. У меня есть кое-какие записи по вопросу о поэтической интонации – вопросу, вовсе не разработанному в нашем литературоведении.

Есть также стиховедческие разборы некоторых стихотворений Межирова (например, «Защитникам Москвы»). Могли ли бы эту загадку ради звуковой системы, какой отличается, взять у меня. Это предложение [Шаламов 2013: VI, 594].

Публикация статьи «Звуковой повтор – поиск смысла» состоялась в 1976 году в сборнике «Семиотика и информатика»[65]. В приложении к статье были помещены статьи сотрудника (на тот момент) отдела семиотики Всесоюзного института научной и технической информации АН СССР Ю. А. Шрейдера и кандидата филологических наук, специалиста по теоретической лингвистике С. И. Гиндина положительно оценивавших вклад В. Т. Шаламова в теорию стихотворного языка. В частности, С. И. Гиндин отметил:

Публикуемая статья В. Т. Шаламова также является попыткой объединить собственный стиховой опыт с раздумьями об общих законах стиха и поэтического творчества. Жанр этот прославлен в отечественной литературе статьей В. В. Маяковского и курсом И. Л. Сельвинского, в первом издании, называвшимся «Стихия русского стиха». Правда, от этих знаменитых образцов статью В. Т. Шаламова отличает большая эскизность и фрагментарность, а ее жанровая принадлежность обусловила и такие особенности ее стиля и структуры, как эмоциональность и угловатость изложения, отсутствие научного аппарата, субъективная заостренность оценок. Тем не менее статья эта (и особенно § 1, свободный от попыток формализации и теснее связанный с творческим опытом автора) должна привлечь внимание не только специалистов по поэтике [Гиндин: 148].

Шаламов описывает тенденции развития современного ему литературного процесса, которые состоят в связи с наукой, изменением роли и свойства литературного языка, утратой актуальности традиционных форм («деревенской прозы», например) и необходимостью появления нового способа для описания событий XX века. Он активно разрабатывал тему связи науки с литературой и сам пытался включиться в научную жизнь, обращаясь в самый передовой на тот момент научный центр – в Тартуский университет. Не владея научным аппаратом, на что указывают авторы послесловий к статье, Шаламов обладал оригинальным мышлением, его идеи, восходившие к теориям ОПОЯЗа, заслуживали обсуждения в научных кругах.

Подводя итог размышлениям об эволюции концепции новой прозы Варлама Шаламова в историко-культурном и литературном контексте эпохи, можно выявить ряд ключевых тем, которые ее сформировали.

То видение литературы, и своей прозы в первую очередь, к которому Шаламов пришел к 1970-м годам, изложено им в письме И. П. Сиротинской. Такая форма была единственно доступным ему способом трансляции своих рассуждений. По словам Дмитрия Нича,

Лишенный возможности публичного изложения своих эстетических взглядов, профессионального диалога, критики, наблюдения за эволюцией читательских ожиданий и не надеясь когда-нибудь все это приобрести, Шаламов обобщает своей новаторский опыт в частном письме, адресованном в прямом смысле слова потомкам и не рассчитанном на ответ [Нич: 258].

Письмо, действительно, носит характер манифеста, недаром оно впоследствии было опубликовано как эссе.

После смерти Пастернака, разрыва с Солженицыным, Н. Я. Мандельштам Шаламову действительно не с кем вести подробный профессиональный и писательский разговор. Конечно, он состоял в переписке с Ю. А. Шрейдером, А. А. Кременским, его взгляды на поэзию были