Тамиздат представлял собой альтернативное «поле культуры» (Пьер Бурдье), не лишенное, однако, собственной идеологии и «горизонта ожиданий» (Ханс Роберт Яусс). От этого горизонта, как правило, и зависела судьба первых публикаций и восприятия контрабандных рукописей из-за железного занавеса – таких, как «Доктор Живаго» Пастернака (1957), «Поэма без героя» и «Реквием» Ахматовой (1959–1960 и 1963), «Стихотворения и поэмы» Бродского (1965), «Софья Петровна» Лидии Чуковской (1965), сочинения Синявского и Даниэля, «Колымские рассказы» Шаламова, романы Солженицына и др. Механизмы взаимодействия тамиздата с официальной советской печатью углубляют традиционно полярное представление о литературной жизни 1960-х как о борьбе между мейнстримом (Госиздатом) и андеграундом (самиздатом). Тамиздат привносит в эту бинарную модель третью составляющую, модифицируя ее в треугольник, основанием которого тамиздат и является. При вполне официальной, хотя и секретной, поддержке Запада (в т. ч. западных секретных служб) тамиздат, как правило, оперировал теми же рукописями, которые, прежде чем «утечь» за границу, циркулировали в самиздате, будучи отвергнутыми государственными издательствами. Выступая посредником в отношениях многих авторов, живущих в СССР, с литературным истеблишментом, с одной стороны, и со «второй культурой», с другой, тамиздат, таким образом, служил их общим знаменателем, влияя на позицию писателей, оказавшихся в поле пересечения одной культурной сферы с другой [Клоц 2019].

Долгое время существовала версия передачи Шаламовым «Колымских рассказов» в «тамиздат» под давлением Н. Я. Мандельштам, которая изложена В. Есиповым со слов И. П. Сиротинской в биографии В. Шаламова в серии «ЖЗЛ». Автор оспаривает информацию американского переводчика Дж. Глэда, согласно которой рукописи были переданы Шаламовым американскому профессору-слависту К. Брауну, который перевез машинопись рассказов через границу и передал Р. Гулю:

…поверить тому, чтобы Шаламов передавал 600 страниц своих рукописей какому-то неизвестному человеку и при этом столь «революционно» ему заявлял: «Мы устали бояться» – невозможно. (Слово «мы» писатель никогда не употреблял – мог говорить только о себе, а сам он после Колымы уже ничего не боялся.) В этой истории известно лишь то, что в 1961 году Шаламов под давлением Н. Я. Мандельштам согласился на переправку и печатание на Западе книги «Колымские рассказы». Писатель однажды сам признался в этом И. П. Сиротинской, которая привела данный факт в своем интервью с Дж. Глэдом. Никаких подробностей о передаче рукописей Шаламов ей не сообщал, но ясно, что речь шла не о журнальной публикации и тем более – не о «подарке» Р. Гулю и «Новому журналу», о существовании которого Шаламов, вероятно, и не знал, поскольку не интересовался эмигрантской литературой и никогда не слушал «радиоголосов». Позже писатель сильно сожалел об этом своем согласии, данном скорее импульсивно [Есипов 2012: 293].

Ее оспорил израильский исследователь Шаламова Дмитрий Нич, который на основе различных свидетельств, писем, интервью переводчиков Шаламова выясняет, что рукописи все же были переданы сознательно:

Первую книгу Варлам Тихонович отправил на Запад через Надежду Яковлевну Мандельштам. Насколько я знаю, это была единственная попытка публикации, предпринятая с его ведома. Но Шаламова очень разочаровало то, что сделали с его первой рукописью. Он ждал, что его издадут отдельным томом, что будет удар, резонанс, а из-за публикации маленькими дозами исчез эффект. Позже он счел, что Запад его не оценил, и перестал поддерживать отношения с западными корреспондентами. Так что все последующие публикации были взяты из «самиздата» [Нич: 121].

Информацию о добровольной передаче рукописи подтвердил Яков Клоц, который документально точно установил факт перевозки на Запад «Колымских рассказов» славистом Клэренсом Брауном:

Профессором-славистом, переправившим рукопись Шаламова на Запад, был Клэренс Браун, известный мандельштамовед из Принстонского университета, с начала 1960-х годов помогавший Борису Филиппову и Глебу Струве готовить к печати первое собрание сочинений Мандельштама и регулярно ездивший в Москву, где был частым гостем у Н. Я. Мандельштам [Клоц 2019].

Итак, впервые «Колымские рассказы» появились в 1966–1976 годах в русском эмигрантском литературно-художественном «Новом журнале», который опубликовал 49 рассказов. Издатель «Нового журнала», участник Белого движения, прозаик и мемуарист первой эмиграции Роман Гуль предварил публикацию сообщением о том, что она происходит без согласия автора:

Рукопись этих рассказов мы получили с оказией из СССР. Автор их В. Т. Шаламов, поэт и прозаик, проведший в концентрационных лагерях около 20 лет. Мы печатаем «Колымские рассказы» без согласия и ведома автора. В этом мы приносим В. Т. Шаламову наши извинения. Но мы считаем нашей общественной обязанностью опубликовать «Колымские рассказы» как человеческий документ исключительной ценности [Там же].

Рассказы публиковались по одному-два в номере на протяжении десяти лет. В 1978 году они вышли отдельным томом[56].

В 1967 году рассказы «Калигула» и «Почерк» вышли в западногерманском радикальном антисоветском журнале «Посев» (№ 1/7). Через два года перевод «Колымских рассказов» с немецкого появился и во Франции.

Шаламов очень протестовал против этих публикаций, и протест его был связан не только с тем, что они происходили без его ведома. Главная претензия была к «дозированному» публикованию и нарушению композиции сборника «Колымских рассказов». То, что рассказы появлялись на страницах журнала на протяжении многих лет, давало ложные основания полагать, что Шаламов сотрудничал с этими журналами постоянно.

В 1972 году Шаламов написал письмо в «Литературную газету», где в резкой форме отрекся и от западных публикаций, и от самой проблематики Колымы:

Проблематика «Колымских рассказов» давно снята жизнью, и представлять меня миру в роли подпольного антисоветчика, «внутреннего эмигранта» господам из «Посева» и «Нового журнала» и их хозяевам не удастся! [Шаламов 2013: VII, 365]

После этого его разрыв с диссидентским движением и многими сочувствующими стал окончательным. Продолжалось общение только с некоторыми друзьями из «колымского» круга: с Г. А. Воронской, Б. Н. Лесняком и Н. В. Савоевой. А. И. Солженицын написал о том, что Варлам Шаламов умер: отречение было напечатано в черной «траурной» рамке, что дало Солженицыну повод для подобных метафор. Шаламов пояснял свое письмо следующим образом:

Почему сделано это заявление? Мне надоело причисление меня к «человечеству», беспрерывная спекуляция моим именем: меня останавливают на улице, жмут руки и так далее. Если бы речь шла о газете «Таймс», я бы нашел особый язык, а для «Посева» не существует другого языка, как брань. Письмо мое так и написано, и другого «Посев» не заслуживает. Художественно я уже дал ответ на эту проблему в рассказе «Необращенный», написанном в 1957 году, и ничего не прочувствовали, это заставило меня дать другое толкование этим проблемам [Там же: 367].

Несмотря на вступление в 1972 году в Союз писателей, никаких актуальных литературных событий в записях Шаламова не появилось. Эмиграция Бродского, лишение советского гражданства и высылка